Далее (я уже почти закончил свои вводные замечания), изучение того, как развивалась теория в разных социальных контекстах, дает вам, так сказать, новое измерение для мыслительных экспериментов. Вы знаете, что одна из сложностей экономической науки состоит в том, что мы не можем часто проводить лабораторные эксперименты. Это вынуждает нас обращаться к мысленным экспериментам, а мысленный эксперимент без ошибки провести гораздо сложнее, чем лабораторный. История предмета предлагает вам конкретные случаи мысленных экспериментов, о которых благодаря истории уже многое известно. Возьмем теорию денег. Изучая так называемый буллионистский спор времен наполеоновских войн между Англией и Францией, вы можете v оценить успешность мысленных экспериментов по объяснению инфляции, происходившей в те дни, и последовавшей за ней дефляции. Если вы обратитесь к середине XIX века и станете исследовать так называемый спор между банковской и денежной школами (я не стану сейчас углубляться в имена конкретных ученых), вы окажетесь в центре спора, который не разрешен и по сей день. Но при этом вы окажетесь у истоков этого спора, благодаря чему он станет вам намного понятней.
Итак, довольно слов в защиту нашего предмета, поговорим о том, как я предлагаю вам его изучать. Я вижу две крайности, которых следует избегать. Первая крайность — ограничиться изучением истории чистой экономической мысли, безо всяких пояснений относительно контекста.
История такого рода зачастую вводит нас в заблуждение. Вы, например, составите весьма ошибочное мнение о том, как эволюция теологической мысли повлияла на экономическую мысль
Средневековья, если не станете последовательно изучать стадии эволюции самой теологии.
Вторая ошибка, и вы с большей вероятностью совершите именно ее, потому что ежедневно сталкиваетесь с ее многочисленными бессмысленными версиями,—это обсуждение эволюции теории как продукта исключительно современных (или современных этой теории) социологических условий, как эпифеномена обстоятельств своего времени. Это классический случай чрезмерного усердия. Нет никаких сомнений, и в этом вы вскоре убедитесь, что экономическая мысль всегда находится под влиянием современных ей общественных и экономических условий.
37
В этом нет сомнений, как нет сомнений в том, что по мере нашего курса я буду опускать подобные замечания. Но если вы будете изучать наш предмет хоть сколько-то внимательно, вы поймете, что очень часто в процессе развития науки наступает стадия, когда социальные условия уже не имеют значение и на передний план выходит чистая теория: логические умозаключения и их проверка.
Приведу ярчайший пример: работы Давида Рикардо. Его «Начала» (Ricardo, 1817), некоторые их главы (сложные главы!) должен прочесть каждый из вас —они представляют теорию, более чистую и отстраненную от окружающей действительности, чем у любого другого экономиста, не считая современных математических экономистов. Но не может быть сомнений и в том, что теорию Рикардо породила беспорядочная ситуация в денежной сфере, характерная для его времени (периода буллионистского спора): долговременная непрерывная инфляция и споры о том, нужно ли вновь вводить Хлебные законы после окончания наполеоновских войн. Нет ни малейших сомнений, что в этом смысле Рикардо находился под определенным влиянием времени и места жизни. Точно так же нет сомнений, что, когда он уступил своим друзьям и начал писать принципы экономической науки, логическое мышление возобладало и унесло его далеко прочь от этих конкретных обстоятельств. И те выводы, к которым Рикардо пришел, верные или нет, были получены путем логики и периодической ее проверки тем, что он видел вокруг себя. Я выбрал для примера Рикардо, потому что теория его «Начал» между первым и третьим изданием претерпела одно изменение (Ricardo, 1821), которое превозносил Карл Маркс1: в первом издании книги
Рикардо утверждал, что появление станков не может принести рабочему ничего, кроме преимуществ. Однако поразмыслив над этим вопросом еще некоторое время, в третьем издании
Рикардо привел очень сложную аргументацию, чтобы показать, как в некоторых обстоятельствах
(во всяком случае в переходный период) станки могут быть вредны для рабочих. Он сделал это к неудовольствию некоторых своих друзей, которым
1. См.: Marx,«David Ricardo», in Marx (1952, pp. 199-427).
была больше по душе простота первого издания «Начал». Но он стоял на своем; он, как ему казалось, узрел истину. Стало быть, мораль всего сказанного такова: к истории экономической мысли нужно применять весьма разносторонний подход, избегая чистого анализа и чисто социологического толкования.