Чтобы проиллюстрировать эти черты, я расскажу одну историю, хотя мог бы привести их множество.
Как это иногда случалось, я обедал с Лайонелом, и к нам присоединился Гарольд Ласки. Я занимал в то время должность ассистента преподавателя, столь низкую, что в США у нее даже нет эквивалента.
Вскоре разговор перерос в оживленную дискуссию о каких-то малоизвестных авторах XIX века и их еще менее известных критиках того же периода; я понятия не имел ни об одном из них. Однако я не был обречен на роль немого слушателя. Время от времени по ходу беседы, высказав какую-либо мысль, Лайонел поворачивался ко мне и спрашивал: «Не так ли, мой дорогой Уильям?» Затем он делал паузу, достаточно долгую для того, чтобы я мог что-то сказать, если хотел, но недостаточно долгую для того, чтобы поставить меня в неудобное положение, если мне нечего было сказать.
Он знал бесконечно много, помимо экономической теории, об изящных искусствах, опере, литературе и истории, однако тот объем информации, которым он располагал в области экономической науки, поистине поражал. Значительную часть этих знаний он изложил в своих лекциях. Эти лекции читались в большой аудитории, называвшейся «старый театр», комнате, обшитой темными панелями, слабо освещенной и весьма слабо отапливаемой. Я учился в Лондонской школе экономики в 1946-1949 годах, сразу после окончания Второй мировой войны. Лондон еще хранил следы разрушительных бомбежек.
Топлива и еды было мало, и они строго дозировались. Студенческая братия, наряженная в поношенную одежду, полученную по карточкам, являла собой толпу, неряшливую настолько, насколько только можно себе представить. Однако все невзгоды забывались, когда студенты и аспиранты слушали, зачарованные, гулкий голос лектора, который оживлял не только идеи, но и дух наших предшественников в сфере экономического анализа.
Во время моих более поздних визитов в Лондон Роббинс обычно водил свою очаровательную жену, личность не менее сильную, чем он сам, а также мою жену и меня заодно в Национальную галерею воскресным утром, когда музей был закрыт для посетителей, но открыт для него как члена попечительского совета. В один из последних таких походов он пожаловался мне, что ему начала изменять память.
Затем мы отправились бродить по галерее, и какая бы картина ни. привлекла мое внимание, он неизменно сообщал, как она была приобретена в коллекцию музея, известен ли ее первый владелец и кто он, рассказывал о состоянии картины и о том, какие слои обнаружило на ней рентгеновское исследование.
Защитив диссертацию в Лондонской школе, я отправился в Принстонский университет вести собственный семинар по истории экономической мысли и занимался этим около двадцати лет.
Получив экземпляр этой книги от семейства Роббинсов, которые и сегодня остаются моими близкими друзьями, я задумался о том, насколько полезной она может оказаться для меня сегодня. Я наугад открыл том и попал на главу о Мандевиле, в которой Лайонел хвалит стиль и мудрость этого пришельца из иной страны (Голландии) и иной научной области (медицины). Меня охватило столь сильное желание перечитать Мандевиля, что следующие несколько недель я наслаждался, самостоятельно убеждаясь в верности этих наблюдений одного блестящего ума за другим.
В последние годы все письма, которыми обменивались я, Лайонел и его жена Айрис, неизменно заканчивались словами «с любовью». Надеюсь, что сумел в своем предисловии передать какую-то часть этого чувства.
Уильям Дж. Баумолъ
Введение
Эти лекции, которые впервые издаются в печатном виде, Лайонел Роббинс читал в Лондонской школе экономики в igj<)-i()8o и 1980-1981 годы.