Таково прежде всего было положение Афин. Фактический исход Ламийской войны лишил город его демократии и его самостоятельности; но он пользовался миром извне и спокойствием внутри, и благосостояние его скоро снова поднялось. [50] Он находился в руках двух людей, которые, по-видимому, были преданы делу Македонии с весьма различными целями. Фокион и Демада представляют собой ту полную противоположность характеров, образа мыслей и действий, которую мы вообще можем считать типической для Афин того времени. Оба они, хотя и находится на ораторской трибуне или стоят у кормила правления, являются вполне людьми частной жизни: старый Фокион представляет собой тип отца семейства, которому порядок и спокойствие дома кажутся важнее всего, который чувствует, что он принял на себя ответственность обеспечить эти первые условия существования, и который идет к своей могиле, отличаясь твердым и строгим характером, пользуясь всеобщим уважением за свою справедливость, не зная эгоизма и никакой другой мысли, кроме той, чтобы принести пользу и расчистить дорогу своим, может быть, даже более, чем они сами желают этого; среди крайне возбужденного состояния умов этого временя он желает научить свой народ жить безопасной замкнутой жизнью и осыпаемый милостью царей и полководцев, считает за добродетель быть в состоянии также и не пользоваться их милостями; по мере своих сил он устраняет беспокойные головы от участия в общественных делах, старается снова пробудить в Афинах любовь к земледелию и к сельской жизни, и его не разочаровывает даже и то, что всякий новый случай показывает ему всю бесплодность его стараний. Не таков Демад; он представляет собою тип полного эгоиста; не зная никаких других соображений и интересов, кроме своих личных, он видит в своих отношениях к родном у городу только случай приобрести какое-нибудь значение или выгоду; он жалуется на то, что он только афинянин; он чувствовал бы себя на своем месте среди придворных интриг Македонии и среди происходящих между партиями государства раздоров; он не имеет ни честолюбия, которое заставило бы его добиваться милости представителей власти или пренебречь ею, ни патриотизма, который бы вызвал в нем желание создать своему государству какую-нибудь роль в делах вселенной; и все-таки он не знает покоя, он должен интриговать, должен иметь что-либо, чтобы потерять снова, должен пользоваться значением, чтобы иметь возможность заставить говорить о себе; он талантлив, но лишен характера, блестящ, но везде поверхностен; он обладает редким красноречием, поразительным, образным и увлекающим своею силой, и еще в свои зрелые годы имеет подвижный и хвастливый характер юноши; - живой Алкивиад этого времени упадка Афин.
Таковы эти два представителя македонских интересов в Афинах. Антипатр любил говорить, что они оба его друзья; но одного он не может уговорить принять что-нибудь, а другого не может насытить, сколько бы он ему ни давал; о Д см аде он говорил, что он подобен жертвенному животному, от которого в конце концов ничего не останется, кроме языка и брюха. [51]
Рядом с ними обоими стоял Менилл, начальник македонского гарнизона в Мунихии, благомыслящий и находившийся в дружеских отношениях с Фокионом человек, но, не смотря на это, по самой природе вещей он должен был наконец сделаться обременительным для афинян. Они надеялись, что Антипатр после введения нового порядка вещей удалит его и его войска; новый порядок был, по-видимому, самой лучшей гарантией мира. Однако гарнизон находился теперь здесь уже целых два года; граждане просили Фокиона обратиться к Антипатру с ходатайством по поводу этого; он отказался не только потому, что не надеялся на успех своего ходатайства, но и потому, что считал больший порядок и спокойствие в общественной жизни следствием страха перед близостью македонян; но ему удалось добиться от Антигона уменьшения размеров контрибуций и продления сроков ее уплаты. Тогда граждане обратились с той же просьбой к Демаду; тот охотно принял на себя это поручение, надеясь, что ему удастся дать доказательства своего влияния на самого могущественного человека того времени; хотя он более чем пренебрег своими добрыми отношениями к Антипатру в то время, когда Пердикка одерживал победы в Азии, а этоляне ворвались в Фессалию, но он надеялся, что начатые им тогда переговоры остались в глубокой тайне. Таким образом, в конце 320 года он отправился в Македонию в сопровождении своего сына Демея. Это было его гибелью; между бумагами Пердикки Антипатр нашел также письма Демада, в которых последний приглашал регента прибыть в Грецию, чтобы освободить ее, так как она привязана только старой и гнилой веревкой. Антипатр был стар и болен и его правою рукою был Кассандр. [52] В это время прибыл Демад; он говорил по своему обыкновению резко и высокомерно, что Афины не нуждаются более в гарнизоне и что пришло время исполнить данное обещание и отозвать его. Антипатр приказал заключить в оковы их обоих, отца и сына, не обращая внимания на то, что они, как послы, имели право требовать личной безопасности. К противозаконному поступку отца сын прибавил еще свою грубую жестокость, приказав умертвить сперва сына на глазах отца и почти на его груди, так что тот был обрызган теплой кровью; затем после резких упреков в изменничестве и неблагодарности он приказал пронзить мечом и самого Демада. [53]
50
τό λοιπόν άταράχως πολιτευόμενοι καί την χώραν άδεώς καρπούμενοι ταχύ ταις ούσίαις προσανέδραμον (Diod., XVIII, 18).
51
Этот и тому подобные анекдоты Плутарх рассказывает в Жизни Фокиона, а по своему обыкновению также и в других местах. Мы не должны придавать им слишком большого значения.
52
Arrian., ар. Phot., 70а, 4, § 14. Плутарх (Demosth., 31) сообщает, что обвинителем Демада был коринфянин Динарх; это или известный оратор, или наместник Пелопоннеса, который прибыл в 318 году к Полисперхонту, чтобы выступить с ходатайством за обвиненных олигархов Афин, и был казнен.
53
Arrian., loc. cit.; Diod., XVIII, 48. Плутарх (Phoc, 30) говорит, что Демад вел эти переговоры с Антигоном; это, несомненно, неверно. Другие неверные сведения о смерти этого оратора находятся у Свиды.