«Всех священников, исключая очень немногих, считал он порочными последователями того Симона, который за плату хотел получить божественное». «Не могут, — говорил он, — спастись клирики, обладающие собственностью, епископы, — регалиями, монахи, — владениями». Не допуская, чтобы водворился мир между клиром и мирянами, Арнольд не щадил жадных и запятнавших себя пороками епископов, «стремящихся на крови созидать церковь Божию». Если еще патарены отказывались принимать таинства от недостойных пресвитеров, если даже папы освящали это своим авторитетным словом, мог ли остановиться на полдороге Арнольд? «Народ не должен исповедовать им свои грехи; лучше исповедоваться друг другу; не должен принимать от них таинства». Ведь об этих «книжниках и фарисеях» (так называли их и катары) сказано в Писании: «Будут лживые учителя. Алчно будут они наживаться от вас, стремясь к наслаждениям, роскошествуя с вами на пирах своих с полными сладострастия глазами». Ими поругана будет дорога истины. Они — высохшие источники. Разве смогут они сказать вместе с Петром: «Вот мы оставили все, и последовали за Тобою». Или еще: «Не для нас серебро и золото» (Те же тексты приводили и катары.) Как выслушивают они слова Господа: «Вы — свет мира, вы — соль земли…» Иоанн свидетельствует: «Говорящий, что он верит во Христа, должен жить так же, как учил Он сам». Также: «Кто говорит, что знает Бога, но не соблюдает Его заветов лжец, и нет истины в нем…» Христос говорил: «Если Я не буду творить дел Отца, не верьте Мне». А если не должно было без дел верить не совершившему греха Христу, как можно верить этим всенародно совершающим не злое дело, но злые дела?.. Как могут они слышать этот первый из евангельских заветов — «Блаженны нищие духом, когда сами они не нищи ни духом, ни делами». Клир давал много поводов к таким обвинениям, но нападки Арнольда и его учеников были направлены не только против дурных клириков. Измеренная их идеалом вся церковь должна была оказаться никуда негодною, резко разошедшеюся с Евангелием, забывшею первые свои годы. Высшее учреждение церкви — коллегия кардиналов — яснее ясного отражает на себе общий упадок. «По гордыне и алчности своей, по лицемерию и многообразному бесстыдству это не церковь Божия, адом торговли и притон разбойников, занимающих в христианском народе место книжников и фарисеев». «Увы! зло особенно укрепилось на римской кафедре. В Риме плата уже осилила справедливость, плата уже заняла место справедливости, и злой порок из головы растекся по всему телу. Все члены бегут за платою и хорошим даром. Все делается за плату. Божественное продают, а то, что не имеет цены, презирают». Действительно, что такое папа, «презревший небесное ради земного?» — «Он не муж апостольский и пастырь душ, а муж крови, покровительствующий пожарам и убийствам, мучитель церквей, гонитель невинности. Он ничего не делает, только пасет тело, да наполняет свои кошельки и опустошает чужие… Не следует его слушать и почитать»… Все это справедливо, даже объективно, особенно же для Рима эпохи Арнольда. Но если бы все современные ему папы были так же благочестивы и воздержанны, как ученик Бернарда, Евгений III, если бы они исправили нравы курии и клира, Арнольд не удовлетворился бы, потому что взгляд его был устремлен назад, к церкви апостольской, потому что он не мог примириться с самою ничтожною собственностью клирика, с самым жалким владением монаха. Кровь и разврат только придавали энергию его мысли, ярче рисовали недосягаемый идеал. И противник его, Бернард, тоже вздыхал об апостольских временах и, может быть, еще ярче умел изобразить отвратительный образ монаха-гастронома или епископа-честолюбца. Но, пролив слезы над безвозвратным прошлым, Бернард готов был удовольствоваться и частичными улучшениями. «Таково уж правило, что курия не делает клириков лучше. Легче и вернее принимать в нее тех, кто уже хорош». Этот совет для него типичен, но он невозможен в устах Арнольда, для которого существует только один идеал, одна святая и непорочная Невеста Христова, для которого примириться с современной церковью значило запятнать истинную «polluere sponsam Christi»{51}, как сильнее можно выразить это по латыни.
По мысли Арнольда вся церковь разошлась с Евангелием. Во имя Христа и ради своего спасения надо ее или оставить, или вернуть к святому состоянию апостольских времен. Арнольд ставит и себе целью последнее, не задумываясь над первым. Но как осуществить это, как сделать прелатов бедными, а папу лишить светской власти? Между тем и то и другое необходимо. Еще в Брешии Арнольд, кажется, старался добиться устранения церкви от мирских забот и власти, по крайней мере по возможности. В Риме ему предложила свои силы ведомая вальвассорами революция, и своеобразие Арнольда более всего сказывается в смешении религиозного момента с патриотическим и политическим в более ясной форме, чем та, которая усматривается на примере других религиозно-политических вспышек. В Бергамо, Орвието, Витербо союз ереси и политической борьбы случаен: еретики и гибеллины встретились на поле битвы и вместе ударили на врага, не думая о будущем или думая о нем каждый по-своему. У «патриарха политических еретиков» религиозная и политико-социальная реформа — части одного и того же органического плана, взаимно входящие друг в друга, не разделимые без гибели всего дела. Видимо, увлеченный теми образами Древнего Рима, которые он как-то сохранил в душе, Арнодьд указывал римлянам на примеры их предков, славил им «священный город, владычицу мира, мать всех императоров» и играл какую-то роль в римской революции. На этой стороне его деятельности я не останавливаюсь; мне важно только одно — политическая реформа была для Арнольда не только целью, но и средством для другой, более высокой цели обновления или возрождения церкви. Он надеялся, что император и Рим проведут задуманную им реформу. Весь «honor curae popularis»{52}, вся светская власть должна находиться в руках императора и им передаваться светским лицам. Все, что входит в сферу властвования (недуховного), принадлежит императору. Петр, поставляя Климента, предписал ему отказаться от всех земных благ и жить за счет доброхотных даяний паствы. «Если миряне не поймут этого сами, их должны наставить дьяконы, тебе же остаются только заботы о церкви». Дар Константина — ложь и еретическая басня, над которой смеются в Риме торговцы и женщины, и «апостолический муж со своими кардиналами от стыда не смеет показаться в городе». «Воля государя имеет силу закона», но власть дается или передается ему римским народом. Партия реформы твердо решила прекратить «безрассудный захват власти клириками», вновь поставить самый выбор папы в зависимость от императора, вернуть в церковь апостольскую чистоту и бедность. «Я утверждаю, — пишет Конраду «некий сенатор», — пользу того, чтобы священники в мире не воевали и не совершали убийств. Ведь нельзя им носить меч и чашу. Они должны проповедовать и подтверждать проповедь добрыми делами, а ни в коем случае не воевать в миру и не заводить распрей». Реформаторы взывали к помощи императоров, обещая им власть «omni clericorum remoto obstaculo». Разочаровавшись в них, они не остановились и перед насильственным переворотом, но силы вальвассоров и их «tyrannis militaris»{53} были слабы, крупных феодалов привлечь не удалось, Фридрих же Барбаросса подал руку помощи папе, а