Но почему же так мало сведений об арнольдистах? Прежде всего потому, что они никогда не достигали силы и значения катаров и вальденсов. И не могли этого достигнуть по самой природе своей. У катаров было свое учение, положительные цели; и разрушительная их работа только готовила почву для возведения на ней стройного здания: разрушая римскую церковь, они пытались из обломков ее воздвигать свою. Была положительная цель и у вальденсов — апостольская деятельность, спасение мира сначала в рамках церкви, потом, когда это стало невозможным, — вне ее. Массы шли за катарами, ожидая спасения от их таинственного consolamentum; шли за вальденсами, группируясь под их руководством для того, чтобы трудовой и по возможности праведной жизнью приблизиться к вечному идеалу, спасти свою грешную душу, у которой не было сил разорвать с миром и делами его. А более самоотверженным натурам открывалась в вальденстве жизнь брата с ясными задачами деятельности и с определенным отношением к церкви; в катаризме — жизнь перфекта, спасшего себя и спасающего других. Арнольдисты отреклись от мира, жили по Евангелию, подражая Христу и апостолам. Это должно было ставить их в представлении масс так же высоко, как катаров или вальденсов. Они не щадили слов для обличения церкви, для доказательства ее падения, глумились над баснею о Даре Константина и противопоставляли Риму церковь святую и апостольскую «без пятна и морщины». И их слова смешивались с хором негодующих голосов, оглашавшим Ломбардию. Но что они могли дать массам? Разрывая с церковью во имя церкви, Арнольд знал к чему идет; знали это и его приверженцы в эпоху героической борьбы с папою и императором. Арнольдисты хотели разрушить церковь для того, чтобы возродить ее, но с учением церкви они не порывали. Они не хотели строить нового храма, о чем мечтали и что пытались делать катары, а надеялись перестроить старый.
А для этого надо было разрушить его до фундамента, и только тогда могла бы начаться созидательная работа. Но в неравном бою арнольдисты были разбиты и рассеяны; вернуться ко вчерашним врагам, как мы знаем, они не могли, осуществить свою мечту еще менее: стены Иерихона даже не покачнулись от звука их труб. С потерянным знаменем, с большим озлоблением, но без прежних надежд они искали выхода из того тупика, в который забрели, выхода для себя, а не для других, потому что именно их положение было невыносимо. Привязанные к догме церкви, к ее культу, они не могли создавать свою церковь, как катары, и в то же время не могли жить в церкви римской, как первые вальденсы. И вся их дальнейшая история представляет из себя ряд попыток найти выход из этого положения: то они, основываясь на своем апостольстве, отстаивают свое право исповедовать и отпускать грехи, то готовы как будто отвергнуть таинства церкви и заменить их своими, поддаваясь влиянию катаров. Но ни то ни другое не доведено до конца. Апостольство обосновывает одну только исповедь, а критика таинств касается одного только крещения. Как они относятся к важнейшему из таинств — евхаристии, мы не знаем. Сами они его не совершают (иначе бы об этом упомянули Бонакурз или Дуранд), но и от клириков принимать его тоже не хотят, ведь еще Арнольд неправо учил о sacramentum altaris{58}. Таким образом, благодаря своеобразным условиям своего возникновения и жизни учение секты арнольдистов не сложилось еще и в XIII в. В бесплодных муках стремятся арнольдисты примирить церковную догму с отрицанием церкви и с требованиями Евангелия и, дождавшись расцвета вальденства, пропадают с растерянным видом безнадежно заблудившегося человека. Секта не имела особенного успеха, потому что не могла ничего предложить массам, а может быть и не стремилась к этому, занятая внутреннею своею жизнью. А массы не только увлечены были аскезою и евангельскою жизнью, не только сочувственно слушали нападки на церковь, но желали еще определенно знать, как, приняв новый моральный идеал, примирить его с павшею церковью или, отвергнув ее, сохранить догму, таинства, всю традицию привычного культа. Этой потребности арнольдисты удовлетворить не могли.
Арнольдисты ближе, чем другие секты, стоят к массе. Они ярко выражают идеалы евангельской жизни и евангельского учения, которые влекли к катарам, осуществляют своею жизнью заповедь Христа и возрождают образы апостолов. И, что особенно важно, их идеи вырастают на ортодоксальной почве, коренятся в христианском учении, только силою обстоятельств и внутренней своей логики приводя к столкновению с церковью и разрыву с нею. Как ни определенны и ни громки их протесты, они приводят к отрицанию римской церкви помимо желания еретиков, даже вопреки их желанию. Рассматриваемое с этой стороны арнольдистское движение чрезвычайно характерно и показательно для настроения масс, в низших слоях которых оно и находило себе пристанище. Можно сказать, что арнольдизм в миниатюре изображает именно то, что происходило в широких кругах, устремившихся к Евангелию и евангельской жизни, готовых разорвать с церковью, но еще не знающих, где выход из создавшегося положения: в ереси ли катаров или где-нибудь в другом месте. И как массы находили этот выход в катаризме или вальденстве, так и не имевшие собственной задачи и удовлетворительного решения своих вопросов арнольдисты должны были легко поддаваться различным еретическим течениям. Очень трудно, почти невозможно бывает установить слияние еретических сект друг с другом, потому что, если оно и происходит, следов от этого в источниках обыкновенно не остается. Но гораздо легче устанавливается взаимодействие различных сект, хотя при решении этого вопроса и приходится бороться с предвзятостью недоверия. Если историк, указывает на сходство учений различных сект и выводит отсюда их влияние друг на друга, ему отвечают указанием на общие тенденции эпохи. Этот термин — тенденции эпохи — покрывает собой предположение о единообразной природе различных, имеемых в виду в данном случае групп и необходимости однородной их реакции на однородные явления. Но ведь есть пределы единообразия и однородности, особенно тесные в области столь индивидуальных явлений духовной жизни. Если мы устанавливаем зависимость вальденства от катаризма на основе одинаковых отзывов о церкви еретиков обеих групп и нам указывают на тенденции эпохи (в вышеуказанном смысле), мы еще можем отказаться от своей гипотезы. Но если тенденциями эпохи и влияниями атмосферы (конечно, духовной) начинают доказывать случайность употребления тех же самых текстов Евангелия и тех же самых формул (например, падение церкви со времени папы Сильвестра), мы отказываемся понимать упорство противников. В одной из своих многочисленных рецензий Токко, о котором принято с усмешкою говорить: «Токко… Ну, он во всем видит катаров!», с полным основанием задавал вопрос: «Почему внимание различных, независимо друг от друга возникших сект направляется на те же самые тексты и положения?» Решить этот вопрос можно только предположением взаимодействия. Да оно и естественно. Нужно только представить себе религиозную жизнь эпохи, жизнь какого-нибудь центра, вроде Милана, где слышалась проповедь всех сект, где еретики спорили друг с другом, обращали друг друга, куда стремились все новые сектанты. А постоянное движение новых апостолов с места на место по тем же дорогам и проторенным тропинкам! Мало-мальски жаждавший религиозной истины человек без особенного усилия мог услышать о всех сектах и присутствовать на проповеди многих еретиков. Не еретикам было отказываться от новых аргументов, которые слышали они в проповеди своих собратьев и невольных союзников в борьбе с Римом, и невозможно допустить, чтобы доказательства членов одной секты никогда не трогали ума и сердца членов другой. Очевидна необходимость сильного взаимодействия, смешения и скрещивания. А в массе, оживленной и заинтересованной свидетельнице диспутов, пополняющей ряды еретиков, оседали случайно брошенные фразы, привлеченные к делу тексты, слухи и т. д.; оседали и смешивались, сливаясь в общий фонд, генезис которого установить еще труднее, чем генезис индивидуального миросозерцания. Таким образом, каждая секта испытывала влияния других и непосредственно, соприкасаясь и полемизируя с ними, и посредственно, приобретая новых адептов, уже задетых их влияниями. Пути странствия той или иной идеи от нас скрыты. Заметив ее в одном месте, мы через некоторое время видим ее в совершенно иной обстановке и иногда в ином обличье, вне всякой видимой связи с первым ее проявлением. Путь идеи подобен источнику, вдруг скрывающемуся под землю, чтобы появиться вновь в другом месте, и, может быть, бегущим в обратном направлении… Поэтому, если уже допускать какое-нибудь априорное положение, им должна быть гипотеза постоянного взаимодействия всех, хотя бы отдаленно соприкасающихся друг с другом сект.