ИТАЛЬЯНСКИЕ КАТАРЫ
1. В религиозном развитии средневековья катары занимают своеобразное положение. Манихейство возникло рано на почве слияния гностико-христианских мифа и догмы с восточными элементами. Вплоть до XII века оно живет собственною своею жизнью, принимая различные формы, но оставаясь верным своей природе, не изменяя своей догме и старому ритуалу первых веков христианства, развиваясь как антипод христианства. Катары — не христиане; происхождения их нельзя искать в религиозной жизни средневекового Запада, и вплоть до второй половины XII века они имеют для нее совершенно второстепенное значение. Но с этого времени картина меняется очень быстро. Очаги западного манихейства, казалось, уже потухшие, внезапно разгораются вновь и охватывают северную и среднюю Италию и юг Франции пламенем зловещего для христианства пожара. И этот неожиданный рост катаризма не может быть объяснен влияниями болгарского новоманихейства. Сила катаризма не в пришельцах с Востока, а в поддерживающем и питающем его местном населении. Только благодаря этому приспособлению своему к окружающей среде катаризм становится характерным для Запада явлением, выражающим религиозные запросы западного христианства, хотя и нехристианским. Чтобы яснее выразить свою мысль, позволю себе уподобить катаризм-манихейство потоку, ответвившемуся от христианского почти у самых истоков последнего, воспринявшего в себя другие, чуждые христианству, и продолжавшему течь по собственному своему руслу вплоть до XII века, когда оба, и он, и христианский, вновь сливаются друг с другом.
Существо догмы катаров чуждо христианству; оно не может быть выводимо из религиозного состояния западной Европы в XI–XII веках. Но успех новоманихейства позволяет предполагать, что к XII веку христианство, если не по своему учению, то по настроениям, к нему приблизилось, что какие-то процессы, совершавшиеся в христианстве, сделали католиков восприимчивыми к учению катаров. В данной связи мне и интересна собственно только эта, если можно так выразиться, симптоматическая сторона катаризма. Историк религиозной жизни XII — ХП1 вв. может до известной степени пренебречь догмою катаров, но только до известной степени: поскольку эволюция ее не отражает собой религиозного развития именно этой эпохи. Поэтому для него важно было бы сосредоточиться не на догме вообще, как делают это Шмидт, Деллингер и Токко, а на ее видах и на ее развитии. Но для целей настоящей работы такое исследование существенного значения не имеет, так как она ориентирована к религиозной жизни масс, не обладающих специфически догматическим творчеством, выливавшемся и у катаров в формы и терминологию современной им философии. Зато тем большее значение имеет вопрос: что влекло к катаризму, что позволяло и заставляло принимать катарское мирочувствование и мировоззрение в самой общей, вульгарной, доступной для большинства форме? Ответ на этот вопрос должен бросить некоторый свет и на причины феноменального успеха новоманихейства. А благодаря этому успеху, быстрому расцвету и распространению, благодаря опасности для христианства, катаризм удобен исследователю и в другом отношении. Именно он помогает оценить силу религиозных потребностей эпохи и территориальную широту их. Tак намечаются две проблемы: 1) распространение катаризма и 2) причины его успеха.
2. Первые слухи о существовании катаров в Италии доносятся из Франции и Фландрии. В 1022 году манихейская ересь была обнаружена в Орлеане, но таилась она там уже давно. Говорили, что она занесена была в Орлеан из Италии. Почти одновременно, в 1025 году, открыли катара Гундульфа, окруженного несколькими учениками, также «из пределов Италии», во Фландрии.
Так самые ранние известия о ереси катаров выводят ее из Италии, и вполне позволительно допускать ее существование там в самом начале ХI и, может быть, в конце Х веков. Во всяком случае в XI веке в Риме знали о существовании ереси в Армении и даже видели «манихеев». Это видно из того, что римляне едва не побили камнями прибывшего из Армении анахорета Симеона, приняв его за еретика[4].
Под 1027 годом в хронике Ландульфа Старшего встречается более обстоятельное и точное свидетельство о ереси в Ломбардии. Архиепископ миланский Ариберт, объезжая свою епархию и прибыв в Турин, узнал о существовании неслыханной ереси, приютившейся в замке Монфорте около Асти. Этот замок, если доверять показанию Радульфа Diaöepa, был «полон знатными людьми, которых так запятнало еретическое лжеучение, что легче было им кончить жестокою смертью, чем отвратиться от него к целебнейшему учению Господа Христа». Часто на них совершали нападения Манфред, «marchionum prudentissimus»{1}, брат его, стоявший во главе Асти, Альдерик и другие marchiones ас praesules{2}; захватывали некоторых и, «кого не могли отозвать от безумия, сожигали огнем». Но это не искореняло ереси. Ею была увлечена местная знать, и Ландульф причисляет к еретикам саму комитессу замка. Можно подозревать, что в основе борьбы Манфреда и др. с Монфорте лежало не религиозное рвение или не только оно, а также политические страсти. Они же в значительной степени, вероятно, руководили и Арибертом, боровшимся с внегородской знатью. Как бы то ни было, архиепископ произвел расследование, и рассказ Ландульфа бросает некоторый свет на характер лжеучения новых еретиков, один из которых довольно откровенно высказался перед Арибертом.
Еретики не признают римской церкви и во всяком случае римской иерархии: ни папа, ни епископы, ни священники не могут давать отпущения грехов. Римской церкви еретики смело противопоставляют себя и своих, рассеянных по миру, но внутренне, по крайней мере, единых; римской иерархии — своих majores. Жизнь новой секты невольно обращала на себя внимание. Суровая аскеза — отличительная ее черта: «Более всего славим мы девство»; «Никто из нас не живет плотски со своею женою, но любит ее, как мать или сестру». Они не едят мяса — постоянный признак манихейской секты — и соблюдают вечный пост в непрерывных молитвах. Аскеза их доходит до жажды мучения: «Никто из нас не кончает жизни без мук, дабы избежать мук вечных». Радостно готовы принять они гонения от злых людей и сами убивают друг друга, чтобы избежать естественной кончины. Эта жажда мук обнаружилась потом в захваченных еретиках ясно и ярко. Когда, руководимый своими majores laici{3}, миланский народ зажег на площади «удивительный костер» — rogus mirabilis — и, поставив против него крест, предложил выведенным из тюрьмы пленникам, «чтобы, если желают, помолились они, отбросив всякое вероломство, кресту и исповедали веру, которую исповедует весь мир, и таким путем спаслись, или взошли на сожжение на костер… некоторые, подойдя ко Кресту Господнему, спаслись, а многие, закрыв лицо руками, бросились в пламя и, жалко умирая, превратились в жалкий пепел» — «misere morientes in miseros cineres redacti sunt»{4}.
Строгий аскетизм, доходящий до отказа от личного имущества, отличает, таким образом, этих еретиков, их majores, «которые все время и ночью, и днем молятся по очереди, чтобы ни один час не проходил без молитвы», и особенно поражает воображение в то время, когда уже зреют семена Патарии. Он — лучшее орудие борьбы с запутавшейся в мирских отношениях церковью, лучшее средство пропаганды их учения, и от возведения их на костер до преклонения перед ними только один шаг, меньше, чем от креста до костра на площади в Милане.
Наряду с невиданным обликом этих новых людей, «пришедших в Италию неведомо из какой части света», меньшее значение имеет догматическая сторона их учения, так как святая их жизнь сможет освятить все. Но они не пренебрегают пропагандою, даже в тюрьме в Милане. Из окрестностей города сходились посмотреть на них привлеченные молвой поселяне, и катары «точно добрые священники ежедневно (впрочем тайно)… сеяли ложные основы, извлеченные из Священного Писания». Так, еретики аргументировали Священным Писанием, из него извлекая — как казалось современникам — основоположения своей веры. В этом, надо полагать, таилась одна из причин успеха их проповеди. Но каковы были сами их основоположения? Мы знаем о них мало, но того, что знаем, достаточно для причисления еретиков к катарам, хотя и надо оставить открытым вопрос, принадлежали ли они к катарам туземцам или к катарам, захожим с Востока.
4
В «Анналах Бари» под 1041 г. говорится о павликианах в нижней Италии. Вслед за Cantu и Dollinger причисляет к катарам упомянутого Бабером веронского грамматика Вильгарда.