КАТОЛИЧЕСКИЕ БЕДНЯКИ
1. Понять значение и место вальденского движения в религиозной истории Италии можно, только хорошо представив себе его внутреннюю природу и эволюцию. Несмотря на обширную литературу, ни та ни другая не могут считаться вполне выясненными, что еще более обязывает меня углубиться в исследование самого движения и только потом связать его с другими явлениями религиозной жизни Италии рассматриваемой эпохи. Вальденство, как и арнольдизм, всецело выросло на почве средневекового Запада; этим, как и чисто христианским своим характером, оно отличается от катаризма. Вальд и его ученики жили в массе и, не теряя связи с нею, на ее глазах вырабатывали свое учение, отвечающее на ее запросы и ей доступное. Поэтому для нас важно вальденское учение в его целом и в развитии; не так, как догма катаров, интересная только с той стороны, с которой она воспринималась широкими кругами. Вальденсы Италии представлены в источниках беднее своих французских собратьев; но, так как взаимодействие между теми и другими и значительность его сомнению не подлежат, и французские последователи Вальда не могут быть оставлены в стороне историком Италии. И не только как материалы для построения и подтверждения гипотез, а сами по себе. Во-первых, еще в XIV веке в Италии были французские вальденсы, с которыми сталкивались не только массы, но и инквизиторы, и авторы разнообразных «Сумм». Во-вторых, есть основания предполагать постоянное взаимодействие итальянских и французских групп не только в эпоху «Рескрипта», но и позже. Поэтому, не ограничиваясь вальденством до разделения, из которого выделились местные церкви, и вальденством итальянским, я рассматриваю и французских вальденсов до конца интересующего меня периода, оставляя в стороне немецких по соображениям, развитым в другом месте. Состояние источников и положение вопроса в историографии делают необходимым нарушение в исследовании хронологического порядка. Именно сначала следует обратиться к наиболее достоверным и наименее опасным для исследователя источникам — к буллам о Pauperes Catholic!{59}и «Рескрипту» ломбардцев, а затем исходя из них строить эволюцию вальденства.
2. «Около Апамии (Памье)… состоялся диспут, на котором сестра графа де Фуа Бернара Рожера открыто поддерживала еретиков. Брат Стефан из Миконии сказал ей: «Ступайте, госпожа, прядите Вашу шерсть. Не Ваше дело участвовать в такого рода споре». Там спорили с вальденсами под руководством магистра, тогда клирика, Арналь-да из Кампнангана, выбранного сторонами в судьи. Когда, согласно его решению, вальденсы оказались побежденными, некоторые из них, раскаявшись, прибегли к апостольской кафедре и совершили покаяние. Им было дано позволение жить уставно, и, как я слышал, первым среди них был Дуранд из Оска, написавший против еретиков несколько сочинений. В течение многих лет жили они в Каталонии, но потом понемногу исчезли».
Так, по свидетельству современного хрониста, Дуранд и его группа вышли из среды вальденсов. Это вполне подтверждается буллами папы Иннокентия III, особенно буллою 1212 г., обращенной к епископу Марселя.
Постараемся проанализировать послания Иннокентия для того, чтобы определить, что представляет Из себя группа Дуранда и как отнеслось к ней папство. Тот же вопрос всплывает и по отношению к близкой к ней группе Бернарда Прима.
Первая булла папы от 18 декабря 1208 г. обращена к Тарраконской церкви. Подтверждая вышеприведенное свидетельство хрониста и приводя чрезвычайно важное для определения отношения Рима к ереси исповедание веры Дуранда, она дает меньше, чем можно было бы ожидать, именно потому, что многое в исповедании Дуранда нельзя относить насчет его прежних заблуждений, а остальное можно относить лишь с большою осторожностью. Никто не решится утверждать, что имеется в виду наша группа, когда развивается догма Троичности и единства Божества настолько обстоятельно и многословно, что уже предчувствуется опровержение Константинианой заблуждений аббата Иоахима. Так же следует отнесись и к тому, что говорится в булле о воплощении Христа, богодухновенности книг Ветхого и Нового Заветов, о диаволе и многом другом. Все это показывает нам, как силен был катаризм, как озабочивал он папство. Ересь как бы сосредоточилась в нем; по сравнению с его догмой ничтожными казались отклонения вальденсов от католического учения. Незачем прибегать к таким героическим средствам толкования, как допущение инфильтрации катаризма в среду вальденства. Здесь, во всяком случае, к этому не имеется ни малейших оснований. Подчеркивая правоверие Дуранда, папахотел снять с него возможные обвинения в ереси, а ересью, как показывает и терминология эпохи, был главным образом катаризм. Торжественное провозглашение своего правоверия и неприкосновенности к ереси было более чем уместным и по условиям времени необходимым в устах вальденса, вернувшегося в лоно церкви и берущего на себя миссию борьбы с ее врагами. На мысль о включении в исповедание Дуранда опровержения катаризма мог навести папу и опыт с гумилиатами, по отношению к которым Иннокентий ограничился кратким и неясным опровержением их заблуждений, что не спасло братства от подозрительности клира и ревностных мирян.
Другие данные рассматриваемой буллы лучше рисуют нам веру самого Дуранда. Возможно, что уже в это время вальденсы утверждали, что нельзя спастись в римской церкви, и ей, павшей со времени Сильвестра, противопоставляли себя. «Сердцем верим и устами исповедуем, — говорят они, — единую Церковь, не церковь еретиков, а святую римскую, католическую и апостольскую, вне которой, верим, никому не спастись». Достигло ли уже тогда оппозиционное настроение той группы вальденсов, из которой вышел Дуранд, ясной формулировки противоположного мнения или папа имеет здесь в виду все тех же катаров или арнольдистов, предусмотрительно опережая мысли самих вальденсов, с полною уверенностью решить нельзя. Первое возможно, но не необходимо. Зато довольно вероятно, что в учении об евхаристии еретики отклонялись от Рима. «Чистым сердцем твердо и без сомнений верим и прямо утверждаем верными словами, что бывшее в жертве евхаристии до посвящения хлебом и вином, после посвящения становится истинным телом и истинною кровью Господа нашего Иисуса Христа. Мы верим, что в этом таинстве праведный священник не совершает ничего более и грешный менее, ибо совершается оно не по заслугам освящающего, но по слову ТЬорца и силою Духа Святого». Отсюда следует, что еретики связывали действенность таинства с качеством совершающего его. И это не может быть относимо к катарам, в применении к которым имеет смысл только первая фраза. Подобные утверждения могли быть свойственны арнольдистам или итальянским вальденсам; они же, вероятно, были вообще распространены в критически относящихся к клиру и церкви слоях. И это-то обстоятельство не позволяет высказаться с полною уверенностью и здесь, хотя трудно себе представить, что полемизирующие с церковью вальденсы не касались этого популярного и больного для церкви вопроса. Отрицание грешных прелатов не ограничивается областью евхаристии, распространяясь и на другие, совершаемые ими акты. Грешный (malus) прелат не признавался, но ему противопоставляли не только праведного прелата. — «Firmiter credimus et confitemur, quod quantumcumque quilibet honestus religio-sus sanctus et prudens sit, non potest nec debet Eucharistiam consecrare, nec Aitaris sacrificium conficere, nisi sit Presbyter a visibili et tangibili Episcopo regulariter ordinatus»{60}. Этот текст вызывает некоторые вопросы. Еретики противопоставляли грешному священнику — honestus, sanctus, prudens religiosus. Что подразумевается здесь под термином religiosus, человек ли принадлежащий к признанной церковью religio(ordo), что было бы согласно со словоупотреблением эпохи, или просто «религиозный» праведный мирянин? За последнее говорит отрицательное отношение еретиков к клиру римской церкви, не щадившее монахов. К тому же, может быть, термин religio мог быть применен и к братству, не утвержденному церковью. Этот religiosus должен быть honestus, sanctus и prudens. Что покрывают эти понятия: простую ли, достижимую и в миру праведность или апостольскую жизнь, как можно предполагать по аналогии с арнольдистами, катарами и в связи с идеалом святости, распространенным в это время? Такое понимание подтверждается и идеалом жизни группы, и отношением ее к остающимся в миру. В тесной связи с этим стоит и другой вопрос. Что значит bonus clericus? Клирик, ведущий апостольскую жизнь, или же клирик относительной праведности, возможной и в римской церкви? Последнее кажется более вероятным, потому что едва ли бы в противном случае еретики нашли «хороших клириков». Впрочем, может быть, для них bonus clericus было только термином, не имеющим реального объема. Religiosi могли совершать таинства, но было ли для этого достаточно одной их «святости», или требовалось и еще что-нибудь (посвящение, согласие братства…)? Раскаявшись, Дуранд и его товарищи признают только того пресвитера, который «а visibili et tangibili Episcopo regulariter ordinatus est»{61}. Значит, и их religiosus, совершающий таинства, считался ими или мог считаться ordinatus, только, конечно, не епископом римской церкви. Но каким? Епископ римской церкви характеризуется здесь как visibilis и tangibilis. Следует ли отсюда, что епископ еретиков invisibilis и intangibilis, т. е. не человек, а Бог! Или же слова visibilis и tangibilis относятся не к самому епископу, а к его officium, т. е. могут быть переданы так: «епископ, видимо и чувственно получивший свое поставление?». В последнем случае и еретики могли поставлять пресвитера при содействии человека или группы лиц, обладающих по их мнению правом поставления. Такое предположение позволяло бы решить в отрицательном смысле вопрос о достаточности «святости» для пресвитерских функций, если же принять противоположное, вопрос этот остается открытым, так как неясно, не могло ли скрываться за данным в булле выражением мысли еретиков еще какое-нибудь, для римской церкви не имеющее значения условие, например согласие братства, при котором Бог — invisibilis et mangibilis episcopus — поставляет в пресвитеры. Наконец, ведь возможно и то, что еретики поставляли своих honesti et sancti religiosi пресвитерами, оправдывая это хотя бы ссылкою на «невидимого епископа», а Рим, для которого был важен только факт совершения таинства лицом канонически не поставленным, т. е. по его воззрению совсем не поставленным, вложил в уста Дуранда простой отказ от значения этого факта, не вдаваясь в опровержение теорий и доказательств противников и только намекнув на них в словах visibilis et tangibilis, обозначающих конкретного епископа римской церкви. Допустимы и другие возможности.