Около того же времени ересь сплетается с политикой и в соседнем Витербо, откуда прибыл в Орвието Петр Ломбардский и куда бежал выдавший своего хозяина раб Паренти, а может быть, и другие убийцы. Витербо, разбогатевший и приобретший политическое значение к концу XII века, с 1192 г. и даже ранее — резиденция епископа. В 90-х годах витербийцы боролись с императором, в 1197 г. вошли в Тосканскую лиху, а в самом конце XII века вступили в борьбу с Римом, перед которым и принуждены были смириться в 1201 году. «Гибеллинский дух, — замечает Синьорелли, — был жив в этом городе и особенно обнаруживался в защите прав коммуны против притязаний клира, взывавшего к покровительству папы». Когда появились здесь еретики? Во всяком случае они уже существовали в конце XII века, находя себе покровителей в среде гибеллинов. В 1199 г. папа считает нужным преподать витербийцам наставления относительно еретиков, столько же нападая на самих еретиков, сколько на их fautores, и предлагая клиру и властям бороться с теми и другими. Одним из пунктов навязанного в 1201 г. витербийцам римлянами мирного договора было преследование патаренов. Но, несмотря на все это, катары под кровом гибеллинов возрастали и усиливались. В 1205 г. борьба между гибеллинскою знатью и пополанами Витербо закончилась победою первых. Это было торжеством и для катаров. Если верить папе, credentes катаров проникли в управление. «Некоторые ваши сограждане, сыновья Велиала… осмелились избрать консулами нескольких «верующих» патаренов, самого же ересиарха, сына гибели Тйньози, который в силу зол своих еще до сих пор по нашему повелению связан оковами отлучения и все еще пребывает в своем непокорстве, не побоялись назначить камерарием». Нам известно об этом Джованни Тиньози только то, что он был главою гибеллинов, и хроники Витербо, не говоря о ереси, сообщают лишь о борьбе между знатью и пополанами, Но, даже внося ограничения в буллу папы, следует признать, что в политику замешалась ересь. Епископ Раньеро удалился из города, но по требованию папы должен был возвратиться и вместе с клиром при содействии епископа Орвието отлучить непокорных. Ни эти меры, ни сначала глухие, потом более определенные угрозы Иннокентия не произвели быстрого и желанного действия. Только из письма от 5 февраля 1207 г. видно, что Витербо уступил, хотя власти его все еще обнаруживают преступную слабость к еретикам, и нужно было личное присутствие Иннокентия для торжества дела церкви. Папа «прибыл в Витербо и был принят жителями с великою радостью, славою и честью. И тотчас же начал он заботиться об искоренении нечисти патаренов, которою сильно было поражено государство Витербо, чтобы не ставили в укор Римской Церкви, что на очах своих и в своем патримонии допускает она еретическое лжеучение, чтобы чело ее чисто было перед обвинителями, говорящими: «Врачу, исцелися сам»… Патарены, узнав о прибытии папы, все бежали». Это не помешало Иннокентию преследовать их покровителей и принудить власти Витербо к принятию целого ряда карательных мер. Но и тут, превращая меры, принятые в Витербо, в общие для всего патримония, папа старается снискать благорасположение витербийцев, заинтересовать их в преследовании еретиков материально, обеспечивая городу доходы от конфискаций, предлагая отвести часть дохода на постройку стен. Но напрасно, потому что ересь не исчезла: около 1235 г. Григорий IX осудил в Витербо на смерть многих еретиков, из которых один — Джованни Беневенти — «Papa dicebatur»{18}.
Так везде в Италии во все время существования катаризма его последователи смешивались с гибеллинами, у них искали зашиты и давали повод их причислять к еретикам. Фридрих И, правда, издавал против еретиков законы неслыханной суровости, но папы не были вполне неправы, когда считали его покровителем этих врагов церкви. Не он сам, а его партия, ведя жестокую борьбу с папством, становилась естественной союзницей и покровительницей ереси. Эццелино мог до слез трогаться увещаниями Григория IX, тогда еще папского легата, но жечь еретиков было для него политически бессмысленно. Когда во Флоренции «покровители патаренов» искали себе опоры, они прежде всего обратились к подеста гибеллину и легко убедили его, что в интересах империи — защита еретиков. Естественно, что ересь легче и быстрее распространялась среди гибеллински настроенных слоев. Позднее яркий пример связи ее с гибеллинизмом дают последние минуты итальянских Гогенштауфенов, когда земли Уберто Пелавичини сделались прибежищем еретиков, хотя сам он едва ли был большим патареном, чем уже известный нам Джованни Тйньози.
Был, впрочем, еще один момент, делавший союзниками еретиков даже не гибеллинские города и обострявший отношение к ним пап. Это чисто материальные интересы церкви, в которых она сталкивалась с растущими и умеющими отстаивать себя коммунами. Примером может служить одна булла Григория IX от 29 апреля 1227 г. Она обращена к potestates et populi civitatum Lombardiae{19}, но то же самое, о чем она говорит, применимо и к Витербо, и к маленькому Прато, и к другим мелким и крупным городам верхней и средней Италии. Папа ставит в вину ломбардским городам прежде всего «labes heretice pravitatis» и лицемерное исполнение постановлений против еретиков, но не забывает и нарушения городскими властями «ecclesiastica libertas»{20}, которая почти погибла в их землях и удалилась от них. Не везде, конечно, это сказывалось столь резко, но действия ломбардских магистратов только наиболее яркое выражение повсеместной материальной борьбы с клиром. Повседневную мелочь жизни мы можем найти в изобильном количестве, хотя бы в актах, издаваемых субальпийским обществом историков. От какой-нибудь тяжбы горожанина с церковью, или монастырем, или простым клириком один только шаг до общих мероприятий, особенно в нуждающихся в деньгах и доходах городах. Здесь всегда готовая почва для разногласий с церковью, для сближения с еретиками, с которыми соединяет общее недовольство клиром, общая, хотя и исходящая из разных мотивов и ведущая к разным целям, борьба с ним. Сама церковь мешала своих врагов, превращая политическую борьбу в религиозную, называя гибеллинов патаренами (что, конечно, лишний раз свидетельствует о распространенности и значении последних). Ближайший анализ источников приводит к некоторому уменьшению роли еретиков, показывая расплывчатость терминологии эпохи, но он же везде открывает этих самых еретиков, прятавшихся за спиной разнообразных врагов церкви, — еретиков, часто неуловимых, как неуловим меняющий свою личину «новый протей» — катарский перфект. И если бы мы могли оценить всю силу родственных связей, совместной жизни и деятельности, значение для низших классов и самой коммуны создаваемых катарами экономических организаций, нам стало бы вполне понятным, как сплелась ересь с жизнью общества, как глубоко ушли ее корни в народную жизнь. Узы, связывавшие ее с народною жизнью, развязать было невозможно, их можно было только разрубить.