5. В очерченных выше пределах жил и волновался катаризм, сгущаясь то в одном, то в другом месте, выступая наружу при благоприятных условиях, таясь и разрежаясь на время в момент гонения. В счастливый час быстро росли приверженцы и покровители ереси, при первых бедствиях многие отпадали, храня в сердце готовность вновь примкнуть к секте, и оставались только верные, не терявшие связи с «совершенными». О распространении и связях катаров друг с другом сообщает нам Ивон Нарбоннский. Обвиненный перед папским легатом в прикосновенности к ереси, он — «поп conscientiae scrupulum, sed causae turpitudinem erubescens»{21} — почел за лучшее для себя (и во всяком случае для нас) уклониться от суда. Может быть, он действительно был задет волною ереси; по крайней мере, жаловаться на свою судьбу Ивон стал прежде всего патаренам. Долгое время пробыл он у них в Комо, отсюда был препровожден ими в Милан, связи с которым были достаточно живы и в котором еретики Комо знали, куда поместить своего нового собрата. Из Милана Ивон перебирался — все в среде патаренов — из города в город, «оmnes pertransiens civitates Lombardiae»{22}. Был он в Кремоне, Лоди, пил «славные вина патаренов» — «nobilissima Paterinorum bibi vina, rabiolas, et ceratia et alia illecebrosa comedens»{23}. Везде его провожали еретики — «semper inter Paterinos, semper in recessu accepi ab aliis ad alios intersigna». Наконец с дозволения их епископа Петра Галла, «впоследствии, как я слышал, низложенного ими за какое-то прелюбодеяние», Ивон оставил Кремону и «cum quodam fratre laico»{24} направился на северо-восток, совершил путь по каналам Аквилеи и добрался до Фризака (in oppido apud Frisac). Остановившись там у братьев, он на другой день уже один пошел в Каринтию и далее в Нейштадт: ему удалось в конце концов освободиться от катаров. Письмо Ивона дает некоторое представление о связи катаров северной Италии друг с другом, но эта связь распространялась далее. В процессе 1228 г. во Флоренции есть указание на Герардо ди Раньери Чивриани, «верующего» секты, бывшего в Ломбардии и общавшегося там с разными еретиками и ересиархами. Петр Ломбардский действовал и в Орвието, и в Витербо. Из Ломбардии ересь была занесена в Неаполь, и нет никаких оснований предполагать, что связь Неаполя с севером порвалась, если юг Италии связан с югом Франции еще в начале XIV века, как засвидетельствовано это «Актами Тулузской инквизиции»; а тогда катаризм уже умирал и еретикам было труднее и двигаться, и жить. В данной связи поучителен процесс Арманна Пунгилупа. Данные этого процесса относятся к довольно позднему времени — к концу 60-х годов XII века, но это не мешает воспользоваться ими для более ранней эпохи.
Арманн, после смерти своей так скомпрометировавший римскую церковь, знал и посещал дома еретиков в Вероне (ок. 1265 г.) — дом мессира Бергонгия, где и принял consolamentum{25}, дома матери одной свидетельницы Ренгарды, дом Беллиарды, дом самого еретического епископа Бонавентуры Белисмагры и многие другие. Много еретических домов было в Римини, не меньше, вероятно, в самой Ферраре, в Виченце и в других городах и местечках. «Свидетель спросил его (Арманна), как узнает он эти дома». Тот ответил ему: «Я хорошо знаю их, так как на них есть особые знаки». А когда сам свидетель (свидетель был credens) сказал: «Укажите мне эти знаки», Пунгилуп ответил: «Этого я не хочу сделать». Патарены осведомлялись друг о друге, передавали один другому поклоны и приветствия. Около 1260 г. Пунгилуп спрашивал одного свидетеля, «не знает ли он Мартина де Компителло из секты церкви Баньоло. Тот ответил, что да». И тогда названный Пунгилуп сказал с большим одушевлением названному свидетелю: «Если Господь тебя спасет, приветствуй его от меня, когда увидишь его». Епископ Иоанн де Казалолто расспрашивал в Мантуе у одного «верующего», «quomodo faceret et quomodo se haberet Armannus»{26}. И конечно, все местопребывания катаров хорошо были известны главам их секты. В 60-х годах, когда патарены прятались и таились, они проникали к своим даже за тюремные стены, провожали осужденных «совершенных» до самого костра. Еще крепче и постояннее должна была быть связь еретиков до начала действий инквизиции, т. е. в интересующий нас сейчас период. Связь катаров друг с другом, как уже сказано выше, не ограничивалась Италией; она распространялась и на Францию. В 1167 г. видимым ее выражением был собор в южной Франции. Но и позднее беглецы, умевшие ускользнуть от преследований, приходили в Ломбардию. Целая церковь — Ecclesia Francigenarum — перенесла свою епископскую резиденцию с юга Франции в Верону. В Ломбардию приходили катары Франции за consolamentum, поучиться у ломбардцев и повидать их ересиархов. Наоборот, ломбардские катары отправлялись учиться в Париж. Не прерывались и связи с Востоком. В конце века Назарий привез из Болгарии апокрифическое Евангелие Иоанна. Постоянные сношения объединяли всех катаров, но, конечно, национальные группы объединялись сильнее, и даже в среде их теснее были связаны друг с другом катары ломбардские, среднеитальянские или южные. Даже если мы возьмем только одних североитальянских катаров, связь между ними всеми была слабее, чем связь, сплачивавшая членов какой-нибудь их церкви или местные группы этой церкви.
Катарам не надо было еще прятаться и ежеминутно дрожать за свою участь. И они умели пользоваться своей относительной свободой. Как узнал Ивон, «почти из всех городов Ломбардии и из некоторых Тосканы они направляют в Париж послушных учеников. Некоторые из них изучают там логические хитросплетения, а другие богословие, чтобы наставлять в своих заблуждениях и сражать исповедание апостольской веры». Школы патаренов нам известные Риме, около Флоренции; больше же всего их было в Ломбардии. В 1254 г. упоминается школа в замке Гата. Позже при Уберто еретики в его землях «scholas et doctores in cathedris habebant»{27}, что подтверждено свидетельством Пассауского анонима Стефана Бурбонского и другими источниками, выдвигающими Милан как центр еретической пропаганды. Но в школах учились только уже увлеченные катаризмом; для остальных предназначались, где и когда было возможно, проповеди и публичные диспуты. Не раз папы жаловались на открытую пропаганду и проповедь ереси. Даже в первые моменты действия инквизиции еретики не прекращали своих проповедей и диспутов с католиками. «Eloquentia garrulosi»{28}, катары смело вступали в споры с Петром Мартиром. «Однажды Петр повстречался с одним из еретических иерархов — ex haereticorum prioribus, — человеком злобным и острым в хитросплетениях. Еретик пригласил его на состязание на открытом месте, и Петр не уклонился от битвы, чтобы присутствующие не сочли его, в случае отказа, смущенным и изобличенным». «Проповедуя и споря, он неутомимо ходил по Милану и окрестностям». «Как лев, могущественнейший из зверей, не боясь встречи ни с кем, он часто предлагал врагам собрание на следующем условии. Именно, чтобы они приводили с собой, кого только могут, из всего воинства писаний; он же удовольствуется против них одним воином, излагая и приводя блаженного Павла, как непобедимого борца со всеми исказителями веры». Но иногда, видимо не полагаясь на свои силы, установив день для спора с еретиками, он призывал на помощь братьев из соседних монастырей[11]. Еретики действовали смело и открыто, «propter potentiam et multitudinem fautorum ipsorum»{29}. Их знание Священного Писания, приводимого в итальянском переводе, что позволяло приноравливать текст к своим целям, их astucia, уменье искусно вульгаризировать аргументы предъявляли большие требования и к их противникам. Вплоть до торжества инквизиции борьба с катарами велась диспутами, и «Сумма» (как отчасти и труд Монеты) является скорее всего руководством, «vademecum» для католиков-оппонентов. Стефан Бурбонский приводит один «анекдот», характеризующий распространенность и силу ереси в Милане. Истинность анекдота более чем сомнительна, но из него можно вывести, что Ломбардия казалась современникам страной, где легко и свободно шла самая широкая пропаганда ереси.