Очень интересную фигуру представляет собой Ориген Александрийский (род. в 185 г. в христианской семье, учился одновременно с Плотином у Аммония Саккаса, ум. ок. 254 г.). В отношении экзегезы Библии Ориген пошел дальше всех своих предшественников, не исключая Филона. В текстах Ветхого завета он находил не только основные положения греческой философии, но и указания на учение Христа. Не будучи уверен в боговдохновенности переводчиков Септуагинты, Ориген выучил иврит, чтобы читать Библию в подлиннике. Как и Климент, Ориген был знатоком греческой философии, но относился к ней более сдержанно: так, Платон не был для него авторитетом сам по себе. Ориген создал собственную философско-теологическую систему, имеющую много точек соприкосновения с учением Плотина; возможно, что известную роль в этом сыграло влияние их общего учителя. Бог Оригена — первичная идея, которая ниоткуда не может быть выведена; это — Монада, непостижимая в своей простоте, стоящая выше всякого бытия и всякого мышления. Правда, в одном из своих сочинений Ориген следует Аристотелю, утверждая, что Бог есть чистая мысль, которая мыслит саму себя. Творение мира осуществляется через вторую ипостась Бога — его единородного сына, который есть Христос и есть Логос. Процитируем самого Оригена: «Логос есть высочайшая истина, прообраз разумных существ, начало причин всех вещей, источник всех сил, образец, по которому сотворен мир. В нем план мира и идеи всего сотворенного. Все, что есть разумное и благое, — от него»[367]. В своей космогонической концепции Ориген отступает как от традиционной трактовки первых строк Книги Бытия, так и от космогонии «Тимея». Бог творит вещи не из бесформенной материи (ибо материя не может быть, подобно Богу, вечной), а из абсолютного небытия, причем процесс творения вечен и не имеет ни начала, ни конца. Правда, тот мир, в котором мы живем, имеет начало и конец, но до него существовали иные миры («эоны»), а после него будут возникать новые, последовательно сменяющие друг друга. Учение Оригена было впоследствии отвергнуто церковью; тем не менее оно оказало определенное влияние на развитие последующей богословской традиции.
Как уже было сказано выше, в христианском богословии существовала и другая традиция, для которой было характерно резко враждебное отношение к языческой философии. Одним из ранних ее представителей был богослов II в. Татиан, который хотя и был учеником Юстина, но отнюдь не разделял уважительного отношения последнего к греческой философии. В полемическом сочинении «Против греков» Татиан предпринял яростную атаку против всей эллинской культуры, обвиняя ее в ничтожности, несамостоятельности и безнравственности. Греческой философии он противопоставляет «мудрость варваров», причем под варварами в данном случае понимаются прежде всего иудеи. В своем бунте против элитарной античной культуры Татиан выражал настроения, распространенные среди беднейших слоев населения периферийных провинций Римской империи.
Сходное отношение к греческой философии было присуще некоторым латиноязычным идеологам христианства того же или более позднего времени. Наиболее яркой фигурой среди них был, несомненно, Тертуллиан (р. ок. 160 г.), которому приписывается знаменитое изречение «Credo quia absurdum est». Считая, что христианская вера уже содержит в себе всю полноту истины, Тертуллиан отрицал ценность любой философии, даже если она ограничивает свою задачу чистой экзегетикой, ибо любая философия, по его мнению, неизбежно ведет к ереси. Необученные и простые люди более склонны к принятию веры, чем философы и ученые. Будучи, таким образом, ярым антирационалистом, Тертуллиан не отрицал ценности опыта — как религиозно-мистического, так и обыденного. Впрочем, он признавал и разум, по только в его естественных природных проявлениях; в этом отношении он сходился с греческими киниками. В некоторых сочинениях Тертуллиана очень сильны эсхатологические мотивы. Любопытно, что именно у него впервые встречается термин «Троица» (trinitas).
Критику философского рационализма (в частности, платонизма) продолжил через сто лет после Тертуллиана Арнобий, собственные взгляды которого окрашены скептицизмом и пессимизмом. Этот пессимизм, возможно, объясняется тем, что Арнобий писал в годы наиболее жестоких гонений христиан со стороны императора Диоклетиана. Напротив, у ученика Арнобия, Лактанция, время деятельности которого совпало с царствованием императора Константина (306–337 гг.), когда христианство впервые стало в Риме государственной религией, от этого пессимизма не осталось и следа. Будучи выдающимся ритором и писателем-стилистом, Лактанций поставил перед собой задачу сочетать христианство с латинской образованностью. Любимым автором Лактанция был Цицерон; греческую литературу и философию он, по-видимому, знал значительно хуже. Как и его предшественники, Лактанций доказывал, что в язычестве не может быть истинной мудрости, но в его отношении к античной культуре нет и следа яростной ненависти Татиана или Тертуллиана; он взирает на нее сверху вниз, со снисходительностью победителя. Как мыслитель Лактанций обнаружил мало оригинальности.
В философии Августина Блаженного (354–430) обе указанные линии слились воедино. Августин был бесспорно одной из величайших фигур в истории мировой философской мысли. Пройдя сложную духовную эволюцию, о которой он рассказывает в своей «Исповеди», испытав влияния Цицерона, неоплатоников, манихейства, Августин выработал систему воззрений, послужившую основой, на которой было воздвигнуто здание средневекового католического богословия. По сравнению с греческой философией — даже по сравнению с неоплатопизмом — учение Августина явилось принципиально новым этапом. В этом учении получили глубокую разработку такие понятия, как самосознание, свобода воли, совесть, личность — понятия, которых не знала языческая культура. А некоторыми своими аспектами мышление Августина оказалось близким философам нового времени — Декарту, Лейбницу и др.
Мы ограничимся этими краткими замечаниями, поскольку рассмотрение философии Августина Блаженного выходит за рамки данной книги.
От античности к средневековью
Пятый век — век окончательного падения Римской империи. Ее западная часть распалась под ударами варварских орд — сначала готов, а затем гуннов, и на ее развалинах возникли новые государства, социальная структура которых уже ничего общего не имела с античным рабовладельческим обществом. Более жизнеспособной оказалась восточная часть империи — Византия, считавшая себя наследницей как римской государственности, так и греческой культуры. Духовная жизнь Византийской пиперин была исключительно пестрой и противоречивой: это был конгломерат античных традиций и воинствующего христианства, церковной ортодоксии и многочисленных ересей, греческого культурного наследия и разнородных восточных наслоений. По установившейся традиции история Византии шестого и последующих веков относится уже к средневековью, хотя здесь и нельзя провести такой резкой черты между обеими эпохами, какой на Западе было низложение с престола последнего римского императора Ромула Августула (в 476 г.).
И вот на рубеже V и VI столетий наш мысленный взор останавливается на трех фигурах, которые служат как бы связующими звеньями между античностью и новой средневековой культурой. Это — Боэций, Иоанн Филонон, Симпликий. Фигуры, конечно, неравнозначные — ни по доведшей до нас о них информации, ни по той известности, которая выпала на долго каждой из них в последующем. Но между тем все трое участвовали в деле великого исторического значения — в деле сохранения и передачи будущим поколениям античного культурного наследия.
367