1 См.: Алиханова Ю.М. Учение Абхинавагупты об эстетическом переживании (по тексту “Лочаны”) // Памятники письменности Востока. М., 1977. С. 178.
Если же искать реальное, а не измышленное основание индийской “практической философии”, то у нас есть значительно большее основание связать наши надежды с понятием “благо”, которое было существенным для индийской духовной культуры. Среди многочисленных его эквивалентов выделим два.
120
Первый - sreyas (грамматически - сравнительная степень от “хорошего”, т.е. “лучшее” [1]). В “Катха-упанишаде” царь смерти Яма наставляет юного брахмана-мудреца Начикетаса, стремящегося к истине, хорошо известными сентенциями, согласно которым “Одно - благое (sreyas), другое - приятное (preyas), и оба с разными целями сковывают человека. Тому, кто присваивает себе благое, будет хорошо (sadhu), а тот, кто выбирает приятное, отпадает от пользы. Оба эти - благое и приятное - приходят к человеку, и мудрый различает их, подвергая рассмотрению. Он предпочтет благое приятному, а глупый - приятное, прельщаемый приобретением и обладанием [удовольствий]” (II. 1-2). Слово sreyas, равно как и суперлатив nihsreyasa (“то, лучше чего ничего нет”), фигурирующий в споре богов о “превосходстве” друг над другом (Каушитаки-уп. 11.14), пока еще не стал философским термином (потому, что с ним еще не начали работать философы), но станет таковым спустя тысячелетие в брахманистской традиции, тогда как его буддийский лексический коррелят (пал. seyya) так и не выйдет за границы обычного разговорного языка [2].
Другое слово, kusala, претерпело судьбу прямо противоположную. В той же “Катха-упанишаде” оно означает искусность в постижении высшего знания (II.7), в еще более древней “Чхандогья-упани-шаде” - искусность во владении ритуальным песнопением удгитха (1.1.8) [3], но на этой “искусности” оно “застревает” и в последующей брахманистской литературе [4], в то время как в буддийских палийских текстах оно оказывается не только мировоззренчески, но и философски весьма нагруженным. У буддистов kusala также означает искусность, но одновременно выступает и полноправным представителем “блага” сразу в нескольких важных контекстах. Прежде всего это любое благое дело, которое противоположно неблагому [5]. Далее, это все “благие качества”, которые составляют правильное и добродетельное поведение и обобщаются как kusaladhamma (Сутта-нипата
1 См.: Барроу Т. Санскрит / Пер. с англ. Н. Лариной. М., 1976. С. 214.
2 Ср. “для меня лучше то-то, чем то-то” - Дигха-никая 1.184, ср.”для них было бы лучше то-то” - II. 330 и т.п. Здесь и далее римская цифра означает том соответствующей группы текстов (никаи) Сутта-питаки Палийского канона, а следующая за ней арабская - страницу в изданиях серии Pali Text Society.
3 В IV.10.2 то же слово kus’alam означает просто “хорошо”.
4 См.: Tedesco P. Sanskrit kusala - “skilful, welfare” //Journal of American Oriental Society, 1954. Vol. 74. P. 131-142.
5 Так, “тот позволяет сиять миру, кто “покрывает” дурное дело (papam kammam) благим (kusalena)” - Маджджхима-никая 11.104, ср. Тхерагатха I. 872, ср. Дхаммапада, ст. 173.
ст. 1039, 1078). Наконец, в палийских текстах функционирует формула 10 благих дел (dasakusalakamma), которая перекрывает всю программу классического буддизма как “практической религии”: щедрость, соблюдение нравственных правил (sila), медитация, уважение к “высшим”, внимание к их нуждам, передача другому своей “заслуги”, радость из-за того, что “заслугу” получают другие, слушание проповеди учения Будды, сама проповедь учения Будды, устойчивость в правильных взглядах. Другие палииские тексты не оставляют сомнения в том, что указанные 10 благих дел непосредственно соотносимы с системой 10 “компонентов нравственности” (dasasila). Три “корня блага” являются отрицанием трех “корней неправедности”: алчности, ненависти и “ослепления”, (Маджджхима-никая 1.47, 489 = Ангуттара-никая I. 203 и т.д.). Симметрично все неблагое обобщается термином akusala (Дигха-никая 1.37, 163 и т.д.). Так, в “Сангити-сутте” 10 благим делам (другой список) противопоставляются 10 неблагих дел (dasa akusala kammapatha), начиная с нарушения закона ахимсы и завершая культивированием неправильных взглядов (Дигха-никая III. 269).
Сказанного, как представляется, достаточно (а перечислены были далеко не все пассажи, содержащие kusala), чтобы убедиться в том, что kusala является устойчивым термином (со всеми признаками именно термина, а не просто популярной лексической единицы), который смело можно считать основным эквивалентом “блага” в классическом буддизме и который обобщает важнейшие понятия этики (нравственное поведение), “сотериологии” [1] (“заслуга” и ее передача) и даже основные составляющие буддийской религии как таковой (вплоть до проповеди учения Будды и ее рецепции). Тем не менее “учение о благе” гораздо менее популярно в качестве основания индийской “практической философии” и у индийских и у европейских авторов, чем чуждое индийской мысли “учение о ценностях”.
1 Термин сотериология в применении к индийским религиям мы вынуждены употреблять в кавычках потому, что они не знают “учения о спасении” в собственном смысле, так как не знают учения о грехопадении человечества и той бездне, из которой человек не может никоим образом выбраться собственными средствами, включая даже такие, как “правильное знание”. Выход из мира страдания и сансары обозначается как “освобождение”, но передавать эту направленность индийских религий в качестве “эмансипизма” мы никак не можем, хотя бы уже из соображений стилистического характера.
122
В итоге у нас остаются две категории “практической философии”, которые можно заложить в основы Индийской этики, не обращаясь к той, которая не имела там реального “местожительства”. Ими оказываются блага и цели.
§ 2. ГРАНИЦЫ ЭТИЧЕСКОГО
Однако и в рамках рассмотрения не только оснований этики, но и собственно этического наблюдается та же самая процедура некритических интерпретаций. Ограничимся несколькими примерами. Из трех способов достижения “освобождения” в “Бхагавадгите” второй, называемый карма-йога, трактуется как непосредственно этический, хотя на деле он означает только то, что адепт, действуя, не должен ожидать плодов от своих действий потому, что в противном случае он привязывается к “своему”, к “самости” и увязает вследствие этого в состоянии сансары - перевоплощений и страдания. В этой практике нет никакой интерсубъективности, никаких оценок ни своих, ни чужих действий, но есть лишь определенная “технология” достижения “устраненности”, не имеющей ничего общего с моральным идеалом, а потому и рассмотрение ее в качестве этического никак не является оправданным. Еще чаще в качестве своего рода этической проблемы рассматривается сама оппозиция сансары и нирваны в буддизме. Но “устранение” первой (означающей перевоплощения) и, соответственно, осуществление второй (означающей уничтожение возможности их воспроизведений) никак нельзя считать собственно этическими, так как и сансара и нирвана в буддизме суть состояния существования “анонимной” психофизической организации А и не-A, различие между которыми определяется “волнением” и “успокоением” - понятиями вполне внеэтическими. Путаница понятий обнаруживается и при обобщении индийской мысли в целом. Например, когда известный религиевед ставит вопрос о возможности противопоставления друг другу “онтологического и этического мистицизма” в Индии, он не учитывает того, что “индийского этического мистицизма” вообще быть не может. Индийский мистицизм есть “снятие” этического, так как последнее возможно лишь в том пространстве интерсубъективности, которое индийским мистицизмом в первую очередь и преодолевается.
Сказанное никак не означает, что карма-йога или переход из сансары в нирвану (равно как и осознание их глубинной тождественности, на которой настаивает буддизм махаяны) или индийский мистицизм не представляют интереса для современного этика - напротив, он вполне может оценить их содержание с точки зрения своей философской специализации. Он только не должен приписывать
123