Эдик поздоровался за руку с Алексеем Викторовичем и сел на диван. Зашумела футбольная трансляция. Санитар стёк по углу дивана пониже и сложил руки на плоском животе.
- А за кого болеете? – спросил Эдик.
Тувимский приподнял брови и указал распечатанной шоколадкой в сторону календаря на холодильнике. Календарь маяковал им от дальней стены красными и синими полосками и белой крупной надписью ЦСКА – сверху.
- Ааа! – довольно протянул парень. – А я за «Спартак». Надеюсь тогда, что сегодня разойдутся по-дружески. А то из операционной ещё прогоните, если наши победят.
- Разойдутся непременно по-дружески, - спокойно заметил Тувимский. – Но победят наши, - и он качнул в сторону собеседника чашкой. Когда команды вышли на поле и поприветствовали болельщиков, он примирительно добавил: - Да ты не обижайся, Эдик. На самом деле у вас и шансов сегодня побольше. У вас Павлюченко там… На высоте. Забьёт, наверное. У него сейчас получается всё буквально, - и он пододвинул в сторону Эдика большую открытую пачку зефира. Санитар улыбнулся смущённо и принял с радостью все знаки дружелюбия от Тувимского.
- Да куда там! - ответил он и отправил в рот целый кружок зефира. – Не сегодня. Вратарю сборной не очень-то назабиваешь…
Они молча смотрели начало игры. Эдик не терял бдительность и душил в себе бурные болельщицкие порывы, когда его команда отбирала мяч. Он только приподнимал пальцы от живота, а потом осторожно возвращал на место. Тувимский вдруг коротко стукнул кулаком по креслу и гневно указал в экран.
- Ну и что это? Это Шишкин хвалёный? Если и дальше твои будут так безалаберно в защите играть, мне даже смотреть будет неинтересно, - он посмотрел на санитара и уже мирно добавил: - И если ты будешь сидеть и бояться вздохнуть, мне тоже будет совсем неинтересно.
Он неторопливо поднялся с кресла и взялся делать чай на двоих. Ему тоже хотелось зефира. По левую руку от него шуршал телевизор, по правую – трещал электрический чайник. Он неторопливо насыпал сахар в чашки, бросил прозрачные пакетики; расставляя всё по местам, он негромко говорил санитару:
- Не будешь ты урологом, Эдик. Ты хороший парень. Я тебе скажу, что думаю, ну а ты-то делай, как захочешь. Я просто вижу, как ты стоишь у меня на операциях: рот разинешь, застынешь, и глаза голодные. И так на каждой. Если бы ты так уж хотел в урологи, стоял бы вот так у Чурсова в десятом отделении. Не у меня, - и он многозначительно помахал в воздухе чайной ложкой. – А это всё так, напели тебе ребята…
Он взял кружки со стола, развернулся, и увидел стоящего рядом Эдика. Санитар смотрел испуганно, приоткрыл чуть-чуть рот, но ничего сказать не мог; он потянул Алексея Викторовича за руку к телевизору и молча указал в экран. Тувимский понял, что случилось что-то: трибуны звучали не так, как положено, игроки сначала дрожали на экране цветными точками, потом все медленно потянулись в сторону ворот ЦСКА, но остановились, как по приказу, на некотором отдалении. Одинокая фигура в воротах чуть-чуть шатается, потом неуверенно опускается на одно колено. Тувимский ещё не вполне понял, что произошло, но руки у него тяжелеют, чай из обеих чашек льётся на пол, и он ставит их, опустевшие, обратно на стол, встает посреди огромной сладкой лужи перед экраном и щурится.
- Алексей Викторович, - голос у Эдика стал совсем другой, слабый, но строгий, - послушайте, Алексей Викторович…
- А? – Тувимский оборачивается и зачем-то пытается всем видом показать, что ничего не случилось. Лужа сильно расползлась, и белые кеды Эдика начали впитывать чай.
- Я говорю, мы сегодня дежурим по стадиону…
- Что?
- Я говорю, к нам повезут.
Тувимский снова молча уставился в горящий зелёным прямоугольник.
- Я пойду лучше.
Под Эдиком мокрые подошвы тихонько чавкали и скрипели. Он вышел за дверь, а в коридоре ускорил шаг. Алексей Викторович внимательно смотрел, что происходит, и понял, что повезут прямо сюда – чуть дальше по коридору от лифта и налево, к нему в отделение, и, наверное, очень, очень скоро. Горячие иголочки кололи ему уши и щёки. Он широко шагнул на чистый пол, оглядел себя и сказал уже вновь отвердевшим голосом: