Корр. "КО": Не сдерживает ли издателей наличие каких-либо недостатков, присущих именно этому виду литературы?
Е. П.: Низкокачественной может быть литература любого плана. Специфические недостатки фантастики также плод стереотипного мышления… Давайте лучше подумаем, от чего мы отказываемся, не публикуя НФ в достаточной мере.
По сведениям ВААП, около половины советской научно-популярной литературы, переводимой за рубежом, составляет фантастика. Советские НФ книги переводятся и читаются даже там, где наша литература вообще до сих пор не переводилась и не издавалась… Это окошко, которым нельзя пренебрегать, пусть хотя бы через него другие народы узнают, о чем мы мечтаем, как мыслим…
Существуют законы восприятия информации людьми… Повторение сходных мыслей требует разнообразной формы их передачи… Поэтому "Туманность Андромеды" И. Ефремова говорит о коммунистическом будущем порой больше, доходчивее, чем многие научные труды. Положительную роль здесь играет и то, что НФ по своей природе явление интернациональное. Она берет у науки ее "язык" логический аппарат. А он легко поддается переводу.
Корр. "КО": Какими направлениями фантастики, на ваш взгляд, издатели должны заняться сегодня?
Е. П.: Думаю, во внимании нуждается социальная утопия и антиутопия. Важно понять необходимость публикации тех произведений этого направления фантастики, которые не печатались до сих пор. В первую очередь я имею в виду романы "Мы" Е. Замятина, "Этот прекрасный новый мир" О. Хаксли, "1984" Д. Оруэлла. В нынешнем году журнал "Знамя" собирается опубликовать роман "Мы". Затем, наверное, нужно постепенно опубликовать и остальные. "Зачем?" спросит читатель, который помнит, что названные произведения упоминались прежде лишь с негативной оценкой. Дело в том, что наши ученые (Г. Шахназаров, например) убедительно показали: тенденции, которые предсказаны в этих романах, в большей мере проявились в условиях западного общества. Так что публикации их будут не просто литературным багажом, но и багажом политическим, особенно в споре за будущее…
Корр. "КО": Мне кажется, вы не разделяете мнения английского фантаста Б. Олдисса, который вроде бы шутя сказал, что "научная фантастика пишется для ученых в такой же степени, как история о привидениях для привидений"?
Е. П.: Если серьезно то не разделяю… НФ нужна всем. Значительная часть читателей фантастики действительно научные работники. Она помогает им "снять шоры"… Вспомним, как в физику, к Курчатову, пошли молодые энтузиасты под влиянием НФ… Сейчас наблюдается падение интереса в профессии инженера. А ведь было время, когда престиж инженерного труда был как никогда высок. Творчество А. Беляева — просто гимн инженерной профессии… Думаю, фантастика еще скажет здесь свое слово. И еще многим юношам и девушкам она поможет определиться при выборе дела своей жизни.
Корр. "КО": Что бы вы хотели пожелать издателям?
Е. П.: Первое, как я уже говорил, — быстрее сломать барьеры стереотипов по отношению к научной фантастике. И еще одно. Мне кажется, обязательно следует помнить: все, что касается массового спроса, автоматически становится делом политики. Следовательно, личные пристрастия нужно отставить в сторону… И на НФ поэтому необходимо смотреть как на литературу, не столько развлекающую "галактическими одеждами" (выражение С. Лема), сколько несущую мощнейший политический заряд. Печатать НФ к тому же значит — давать людям "проекты" будущего, приближать его…
Беседу вел Г. КУЗЬМИНОВ.
История фантастики: В. Чаликова "От Беловодья до… Бабаевского"
Чаликова В. От Беловодья до… Бабаевского: О русских социальных фантазиях XX в.
(Книжное обозрение (Москва).- 1989.- 28 апр.- (№ 17). — С. 8.)
* Жажда земного рая
* Дуэль двух утопий
* Иллюзорная победа городской фантастики
* "Но до Чаянова и Замятина… было еще тридцать лет!"
У России особые отношения с утопией. Многое здесь "как у всех": народная мечта о безмятежном счастье (град Китеж, Беловодье); политические трактаты об идеальном правлении (придуманное идеологом эпохи Ивана Грозного Пересветовым царство Султана Махмута); консервативные (М. Щербатов) и прогрессистские (М. Петрашевский) проекты; научно-фантастический образ будущего, подвергнутый глубоко критическому философскому анализу (В. Ф. Одоевский); напряженный диалог утопии и антиутопии (Ф. М. Достоевский).
Есть и удивительные случайности, "странные сближения". Например, то, что написанная в XVI в. "Утопия" Мора была переведена на русский язык в год Французской революции; или то, что курьезный полуплагиат-полупародия на Мора "Путешествие к центру земли" (1825) был издан в год восстания декабристов осведомителем III отделения Ф. Булгариным.
Многое русская утопия XX в. предугадала в развитии мировой утопической мысли и художественного сознания в целом.
"Республика Южного Креста" В. Брюсова (1907), изображающая страну-метрополию, в которой люди больны странным недугом contradi cens и поэтому всегда делают обратное своим истинным желаниям, предвосхищает коллизию "Чумы" А. Камю, а теократический апокалипсис Вл. Соловьева "Краткая история Антихриста" (1900) — мистические фантазии нашего времени. Влияние идей К. Э. Циолковского на космическую фантастику и В. В. Вернадского — на духовные утопии XX в. общепризнано. Наконец, в России была создана первичная, типологическая антиутопия новейшего времени — "Мы" Е. Замятина.
Некоторые русские утопии XX в. оказались судьбоносными для науки: имена Богданова и Чаянова связаны с крупными школами и направлениями научной мысли. В утопической мысли 20-х годов можно увидеть жажду земного рая и страх перед ним; ненависть и презрение к страданию и убеждение, что в страдании и риске — смысл и красота жизни.
Один из героев Андрея Платонова, гадая, отчего его любимая "берегла свое горе и не спешила его растратить", спрашивает себя: "Почему счастье кажется всем невероятным, и люди стремятся прельщать друг друга лишь грустью… заложено ли такое состояние духа в человеке самой природой или выработано в нем всем предшествующим опытом истории, извращенным направлением прошлой жизни". Самому герою "горе представлялось пошлостью, но он понимал, что любовь к страданию трудно вытравить сразу".
"Двадцатые были самым утопическим десятилетием во всей советской истории, пишет американский историк К. Кларк. — Утопическое воодушевление переживали тогда не только большевики и другие энтузиасты революции, но и многие нереволюционные интеллектуалы…".
Фантастичность происходящего ощущалась и теми, кто сам порождал и насаждал эти фантазии. Рыцарь мелиорации, электрификации и коллективного пролетарского художественного творчества, молодой Платонов писал жене, вспоминая лето 1919 г.:
"Мне странно было читать в доме, из окон которого виднелась душная, бедная степь, призывы к завоеванию земного шара… (видеть) изображения Красной Армии в полной славе.
А кругом города, в траве и оврагах, ютились белые сотни".
Какова же была сила изумления со стороны! Она не проходит по сей день. "Выступая на митинге 28 августа 1918 г., Луначарский заявил: "Главная задача государства — дать людям возможность осознать свою гигантскую роль в революции", — и это в момент, когда белые наступали!" — пишет американский исследователь советской культуры 20-х годов С. Мак-Клеланд.
Эпохой наивысшего утопического взлета представляется период "военного коммунизма" 1917–1921 гг. "Политика партии в деревне во время гражданской войны, — считает известный историк М. Левин, — определялась общим мировоззренческим утопизмом".
Некоторые ученые, например К. Кларк, выделяют второй утопический взлет годы первой пятилетки: 1928–1931…