Философы "третьего" образа подобны мифическому Гераклу: только "поверхность" имеет для них ценность, только на поверхности, считают они, появляется смысл, который задается теми, кто пишет на ней, как можно писать по "запотевшему стеклу". "Философ теперь не пещерное существо и не платоновская душа-птица, а плоское животное поверхности - клещ или блоха", - так характеризует Делез "третий" образ философов. Их философствование он называет "извращением", сменившим "маниакально-депрессивную" форму платоновского идеализма и "шизофрению" досократической философии. Мы отказываемся признавать вслед за Делезом наличие "собственно философских болезней", а потому называем "третью" форму философии постмодерном.
Низвергнув Идеи как верховную причину, разоблачив пустоту глубины "под" "поверхностью", постмодернисты отбросили все основания бытия, а также отказались от употребления всех обосновывающих эти основания понятий: Бог, душа, Я, внешний мир и т.д. Они признают власть локальных беспорядков и случая, видят себя в одном ряду не с религией и наукой, а с политикой и искусством. Апология случайного - главный мотив постмодернистского философствования. Известно, что уже Ницше и Фрейд наметили определенную стратегию мысли: ничему не поклоняться, ни с чем не обращаться как с квази-божеством, рассматривать все, что связано с человеком, - язык, человеческое сообщество, совесть и т.д., - как продукты времени и случая.
Философы-постмодернисты являются представителями номиналистической культуры. Номинализм (лат. nomina - имя) - учение, согласно которому существуют только единичные вещи, а общие понятия (универсалии) есть творение ума и в действительном мире им ничего не соответствует. Это учение было широко распространено в средние века (спор с реализмом), но начало его восходит к кинику Антисфену. Именно его хвалит Делез за введение "новой демаркационной линии" между вещами и предложениями. То, что выражено в слове, предложении, не существует вне последнего, ни одно описание мира научное, философское, религиозное, политическое и т.д. - не является точной репрезентацией мира каков он сам по себе - таков главный смысл этой демаркапии (установление границ). Постмодернисты не только соглашаются с этой позицией, но и заявляют, что идея такой репрезентации лишена всякого смысла.
Номиналистические установки постмодернистов сформировались под влиянием не только античного кинизма, но и философии языка, активно разрабатьшаемой такими философами и лингвистами, как Ф. Ницше, Ч. Пирс, Э. Сепир и Б. Уорф, М. Фуко, Ф. де Соссюр и др. Так, например, лингвист Ф. де Сос-сюр постулировал произвольность связей между словом и предметом, знаком и означаемым. М. Фуко провел генеалогические исследования в области социального конструирования языка. Э. Сепир и Б. Уорф утверждали, что язык формирует наше восприятие действительности. В итоге сформировалось убеждение, что человеческий познавательный опыт заранее прострук-турирован языком, который не связан с действительностью, а потому любое знание есть исторически обусловленный результат языковой и социальной практики людей.
Исходя из номинализма, философы-постмодернисты отказываются признавать значимость гносеологической проблематики в том ее виде, в каком она была заявлена в рационалистической философии, пересматривают понятие истины. Так, американский философ Р. Рорти в книге "Случайность. Ирония. Солидарность" (1986) утверждает, что истины вовне нет, она принадлежит высказываниям и потому "там, где нет предложений, нет и истины". Мир не говорит. Говорим только мы на языке, который сами же и сотворили. Языковые тексты имеют отношение только к другим текстам (и так до бесконечности). Они не имеют никакого основания (ни божественного, ни природного) вне языка. Тексты включены в языковую игру и невозможно говорить об "истинном" их смысле, что обрекает на провал все попытки отыскать истину.
Традиционное утверждение, что "истина - это соответствие реальности", Рорти называет "истертой и обесценившейся метафорой". Дело, по его мнению, в том, что содержание истины формулируется в каких-то словесных утверждениях. Но при этом остается невыясненным вопрос о соответствии языка реальности, о его возможностях адекватно выражать объективное содержание вещей и процессов. Отвечая отрицательно на этот вопрос, Рорти отстаивает позицию, согласно которой истина не открывается, создается в процессе говорения и написания текстов. Здесь Рорти солидарен с позицией философов-аналитиков, которые считали, что только предложения могут быть истинными.
Вслед за Витгенштейном он отказывает языку в способности быть посредником репрезентации (представительства) или выражения, а тем самым не признает правомерности субъект-объектной модели, согласно которой язык человека связан, с одной стороны, с его сознанием, а с другой - с внешней действительностью. Рорти убежден, что "поскольку истина есть свойство предложений, поскольку существование предложений зависит от словарей, и поскольку словари делаются человеческими существами, постольку это верно и для истины" верни в том смысле, что истины творятся людьми. Формулируя такой вывод, Рорти демонстрирует свою приверженность американскому прагматизму, в частности, учению Дьюи, который объявлял все сущности номинальными и не признавал, что существует такая вещь, как "действительная природа", "действительная сущность".
Как и прагматики, Рорти считает истину свойством "лингвистических формообразований, предложений". Он предлагает философии отказаться от прежней гносеологической проблематики, связанной с поиском сущности, истины, способов адекватной репрезентации содержания мира в языке, от традиционного представления, что есть какой-то один язык, который человечество может использовать для общения с миром, язык, соответствующий реальности. Интуицию об истине следует "вырвать с корнем" из философии таков главный тезис Рорти. Заявив, что не существует никакой, а тем более одной-един-ственной истины, постмодерн по сути признал господство в культуре принципа: "Все возможно!" Разрушены все иерархии, все становится равноценным: оккультизм, колдовство, естественные науки и т.д.
Отказ от истины явился одновременно отказом от признания прав законодательного разума, под покровительством которого развивалась философия и культура Европы, начиная с XVII века. И это понятно, ибо законодательный разум прежде всего обратился к поиску оснований познавательной деятельности, гарантирующих открытие истины, независимой от культурных, социальных, языковых влияний. Это означало признание "действительных сущностей", "действительной природы". Разум открыл методы постижения истины и признавал научную ценность только тех исследований, которые отвечали требованиям этого метода. Все представления, связанные с повседневностью, разум причислял к неистинным и удалял их из области философии. Философский постмодерн обвинил законодательный разум в формальном следовании патернализму (лат. pater - отец), в присвоении права опекать всю культуру. Вина разума и в том, что он "унифицировал истину насилием" (П. Ри-кер), использовал приемы, к которым традиционно прибегали Церковь и Государство.
Одна из задач постмодернистов - сломить многовековой диктат законодательного разума, показать, что его претензии на познание истины есть гордыня и ложь, которые разум использовал для оправдания своих тоталитарных притязаний. Так, Деррида в статье "Шпоры: стили Ницше" охарактеризовал европейский идеал "полного овладения истиной" как проявление агрессивности и сексуальности. Истина, по его мнению, имеет фаллогоцентристскую окраску, и "мужчина-ученый делает то же самое, что мужчина-любовник: он срывает покрывало, завесу с женщины-природы, получая удовлетворение своих желаний".
Отказав в правах законодательному разуму, постмодернисты оставили за ним функцию интерпретации-толкования текстов, перенаправили его ориентацию с поиска трансцендентальных оснований знания на сиюминутную, земную, повседневную практику. Основания знания стали искать не в глубинах и высотах метафизики, а в повседневной коммуникации, общении, диалоге, т.е. в сфере обыденного мышления, суверенитет которого был восстановлен. Обыденное мышление, в отличие от научно-теоретического, не использует категории "истина", "сущность", "субстанция", "причина" и др., не ставит метафизических вопросов о "первых причинах" или "последних основаниях бытия", не тяготеет к большим обобщениям и глубоким теориям. Оно просто хочет знать, что, где, когда и как происходит. Его мир - мир фактов. Постмодернист Р. Барт, например, утверждал, что он извлекает "наслаждение из своеобразного зрелища - зрелища обыденности" и его не волнует величие таких ценностей, как "Истина, Смерть, Прогресс, Борьба, Радость и т.п.", к анализу которых тяготел законодательный разум.