Таинство жизни, чудо жизни особым образом распределяет роли между мужчиной и женщиной. И здесь христианство более всего кажется ограниченным, поскольку оно не может ответить на самые законные требования жизни, будучи "сдавлено" духом оскопления и отрицания всякой плоти. Мы культивируем ум, пишет Розанов, но стоит также культивировать пол, поддерживая самые родники, источники семьи и всякого, всякого рождения. Все остальное отступает в тень перед великим процессом материнства. Даже культура наша, которая пошла "по уклону специфических мужских путей" - высокого развития "гражданства", воспитания "ума"" - должна быть переосмыслена, переработана. И именно женщиной, которая одна способна овлажнить сухие черты культуры "влажностью материнства и краткую "деловитость" - негой и поэзией дитяти". Ибо какова женщина, - уверен Розанов, - такова есть или очень скоро станет вся культура.
Однако Розанов вовсе не сторонник исторических и культурных иллюзий. Путь человеческий, пишет он, есть блуждание без ясно видимой цели, - "быть обманываемым в истории... есть постоянный удел человека". Мы можем только надеяться, что такое блуждание не напрасно, что оно нужно, что мы не погибнем.
Развивая идеи К. Леонтьева, Розанов усматривает скрытые пружины исторического развития в смене мировоззренческих установок: переход к развитому личностному началу, индивидуализация с утверждением христианской цивилизации средневековья и повсеместное обезличивание в новых политических условиях, возникающих в Европе с конца XV века.
До сих пор народы преемственно передавали друг другу "бремя цивилизации", однако, похоже, что "труд исторический уже окончен". Кому далее подхватывать историческую эстафету? Философ считает, что "индейское, негритянское, малайское племена по самим физическим условиям своей организации не могут продолжать истории". Что же касается до остальных трех рас (монгольской, семитической и арийской), то в их среде все народы уже "перегорели в тысячелетней жизни".
Остаются славяне, как самый "поздний" из всех народов, который примет на себя бремя европейской цивилизации- Русский народ прошел три фазы своего развития: принятие христианства, политическую организацию и накопление сил для индивидуального творчества. Это та самая индивидуализация
(обнаруживаемая в поэзии, искусстве, науке и философии), которой уже достигли народы Европы, поэтому славянская нация еще полна сил.
В этих идеях ясно слышны отголоски славянофильства, так или иначе озабоченного судьбой России. Куда пойдет она? По мысли Розанова, наша история "уклонится" к юго-востоку, питаясь отрицательным отношением к прошлому. Во всяком периоде нашей истории мы разрывали с предыдущим - и разрыв, который нам предстоит теперь, есть, без сомнения, разрыв с Западом. Исторический поворот, предстоящий России, будет еще более резок и глубок.
2. Л. И. Шестов
Лев Исаакович Шестов (1866-1938) родился в Киеве, в семье коммерсанта. Уже в гимназические годы участвовал в политических кружках и сходках. По окончании гимназии поступил в Московский университет (сначала на физико-математический факультет, затем перевелся на юридический факультет). Диссертация Шестова, посвященная рабочему движению, не была допущена к защите цензурой. В 1920 году, уже будучи известным литератором, покинул Россию, эмигрировав в Европу (во Францию, в Париж), сблизился с выдающимися писателями и философами Запада (Т. Манном, Э. Гуссерлем, М. Ше-лером, М. Бубером, М. Хайдеггером и др.). Книги Л. Шестова переведены почти на все европейские языки.
Как философ Шестов стоит в стороне от обычно признаваемых традиций русской философии, в том числе и тех, которые связаны с именем и окружением Вл. Соловьева. Идеи Шестова никак не сближались ни с западничеством, ни со славянофильством, ни с религиозно-мистическим, ни с материалистическим или позитивистским направлениями. (Свою философию сам Шестов называл "голосом вопиющего в пустыне") Вместе с тем Шестов всегда подчеркивал глубокое влияние, оказанное на него мировой и отечественной художественной литературой (от Шекспира и Ибсена до Достоевского и Толстого). С этим влиянием философ связывал обретение, переживание им бесценного духовного опыта - экзистенциального опыта, или опыта пограничных ситуаций, не поддающегося рациональному, рефлексивному выражению. Из западных философов наиболее сильным было влияние на Шестова Ницше и Кьеркегора.
О последнем следует сказать особо. Шестов как мыслитель сформировался, не зная трудов и имени Кьеркегора. К идеям экзистенциальной философии Шестов пришел иным путем - через иудейские и христианские первоисточники (Ветхий и Новый Завет), осмысливая наследие Лютера и великих писателей XIX века. Датский философ открылся ему много позже, в конце жизни, когда русский эмигрант вдали от родины уже завершал свой земной путь. Но тем сильнее было потрясение, пережитое Львом Шестовым, вызванное глубоким созвучием, совпадением его собственных мыслей с мыслями и чувствами копенгагенского затворника, жившего в другой стране и в другое время. И уже до конца жизни Кьеркегор стал самым близким для Шестова мыслителем. В 1933 году, за пять лет до смерти, русский философ приступил к работе над книгой "Кьеркегор и экзистенциальная философия", которая вышла в свет в год смерти ее автора - в 1938 году. Тогда же вышла в свет и его книга "Умозрение и откровение. Религиозная философия Владимира Соловьева и другие статьи", куда была включена статья о Кьеркегоре.
Суть своего мировоззрения Шестов выразил двумя словами (они же стали названием одной из его работ): "Только верою", С этих позиций он критически рассматривает всю классическую западноевропейскую философию и теологию, дав им обобщенное обозначение "Афины" (т.е. эллинский стиль, эллинский склад мышления). "Афинам" противостоит "Иерусалим" (библейское откровение). Сам Шестов - на стороне последнего. Дух "Иерусалима", дух Библии Шестов чувствует в интуициях и прозрениях Плотина (III в.), Паскаля (XVII в.). "Афины" же, классический европейский разум - это "змей-искуситель", внушающий человеку недоверие к божественной свободе и соблазняющий человека самому стать на место Бога. Истинная же вера безоглядна, она выше всяких доводов и ухищрений самонадеянного, но в действительности всегда ограниченного разума.
Такой разум, предупреждает Шестов, опасен. Он опасен тем, что свои несовершенные мерки стремится наложить на "неразумный" мир, полагая, что его можно и должно перестроить по-своему. А это и есть путь к тирании.
3. Н. О. Лосский
Николай Онуфриевич Лосский (1870-1965) родился в местечке Креславка Витебской губернии. Гимназические годы прошли в Витебске. Затем - учеба в Берне на философском факультете, а с 1891 г. - на естественно-научном отделении физико-математического факультета Петербургского университета. Приблизительно с 1894 г. Лосский систематически занимается философией, поступив на первый курс историко-филологического факультета. По окончании университета готовит диссертацию. В 1903 г. становится магистром, а в 1907г. - доктором философии, после чего работает вначале доцентом, а потом экстраординарным профессором Петербургского университета. Выслан из России в 1922 г. В 1942 г. избирается профессором Братиславского университета, а в 1945 г. переезжает во Францию. Послевоенные годы провел в США, где вплоть до самой смерти (1965 г.) оставался профессором Духовной академии Св. Владимира в Нью-Йорке.
Лосским написано много книг, большинство из которых переведено на иностранные языки. К основным произведениям следует отнести: "Обоснование интуитивизма", "Мир как органическое целое", "Основные вопросы гносеологии", "Логика", "Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция", "Бог и мировое зло", "Основы этики. Условия абсолютного добра" и другие.
Воззрения Лосского весьма своеобразны. Много занимаясь вопросами гносеологии, он называет свое гносеологическое направление интуитивизмом, в то время как онтологические построения склонен считать теорией идеал-реализма. Основополагающей, путеводной нитью в этом вопросе, определившей специфику решения метафизических проблем, выступила попытка обоснования Реального бытия Идеальным в духе метафизики платонизма. Платон - не единственная фигура в истории философии, привлекшая внимание Лосского. В известной мере его можно назвать последователем Лейбница с его монадологией. Но, как полагает историк русской философии В. В. Зеньковский, конструкции Лосского более гипотетичны и связаны более внешними связями, чем это может показаться на первый взгляд.