Он рассказал о “трех превращениях духа”: сначала дух сделался верблюдом, потом верблюд превратился во льва, а лев стал дитятей. Смысл этих символических превращений: сначала дух хочет испытать тяжесть своей ноши, хочет, чтобы его навьючили, подобно верблюду, и спешит в пустыню свою. Потом дух хочет обрести свободу и, подобно льву, стать господином. Однако дух-лев скоро понимает, что, наслаждаясь свободой, он не может стать духом-созидателем. Символ дитяти означает полное обновление духа, “начальное движение, священное утверждение”.
О разных типах людей повествовал Заратустра — о тех, кто устремляется мыслью в потусторонние миры, о презирающих тело, о любящих войну. Он повествовал “о тысяче и одной цели”: перевидев много стран и народов, Заратустра убедился, что доброе у одного народа у другого народа считается злым. Люди не понимают друг друга. Они твердят о любви к ближнему, но любят только самих себя. Многие парадоксальные жизненные устремления обсуждает Заратустра одни цепляются за жизнь, другие постоянно одержимы мыслью о смерти. Ни одну установку Заратустра не отвергает с порога, находя в ней хоть что-нибудь жизненное и правдоподобное. Но всегда находится решение, соответствующее учению Заратустры, а значит, главным устремлениям сверхчеловека. И потому образ сверхчеловека постоянно уточняется и обретает новые краски.
Непрекращающийся спор о Ницше
Проблема сверхчеловека — один из главных пунктов в горячем споре о Ницше, который начался еще в прошлом веке и не ослабевает до сего времени. Другие пункты — вопросы о добре и зле, о христианстве и его морали сострадания, о гуманизме и демократии. В споре вокруг трактовки этих тем у Ницше уже выявились два противоположных подхода.
Сторонники первого, резко критического подхода к философии Ницше характеризуют ее как философию аморализма, антигуманизма, антидемократизма, как защитницу аристократизма и даже милитаризма. Ссылаются также на то, что в XX в. ницшеанство использовалось германским нацизмом и другими идеологиями, оправдывавшими войну, насилие, покорения одними народами других, расовую ненависть. Любопытно, что сторонники этого взгляда используют некоторые обобщающие формулировки самого Ницше. Ибо он охотно именовал себя не только нигилистом, но и “имморалистом”, не скрывал своей вражды к христианству, демократии, гуманизму, к “противоестественной морали”, к идеалам и “кумирам”, как они сформировались в истории европейского человечества. Особенно часто критики Ницше приводят его действительно сомнительные высказывания, которые квалифицируются как “человеконенавистнические”.
“Что хорошо? — Все, что повышает в человеке чувство власти, волю к власти, самую власть.
Что дурно? — Все, что происходит из слабости.
...Слабые и неудачники должны погибнуть: первое положение нашей любви к человеку. И им должно еще помочь в этом.
Что вреднее всякого порока? — Деятельное сострадание ко всем неудачникам и слабым” (“Антихрист”. Афоризм 2).
Критики не могут простить Ницше того, что он, в энергичных выражениях повествуя о таком несомненном историческом факте, как впадение в варварство так называемых благородных рас (римской, арабской, германской, японской знати, скандинавских викингов), говорил о вырывавшемся наружу “хищном звере” не только без особого осуждения, но даже как бы и с оттенком благоговейного ужаса. “Хищный зверь” — это “роскошная, похотливо блуждающая в поисках добычи и победы белокурая бестия; этой скрытой основе время от времени потребна разрядка, зверь должен выходить наружу, наново возвращаться в заросли...” (“К генеалогии морали”. Афоризм 11).