Таким образом оказывается, что она одинаково сумела привлечь «холодного д’Аламбера, страстного Дидро, скептика Вольтера и сурового Фальконета». Это показывает, что она превосходно играла на струнах человеческого сердца.
В распоряжении Императрицы находилась, если не «армия писателей», то «департамент ума», члены которого работали на пользу России кто, получая пенсию, кто из-за ласкового словца. Каждому корреспонденту давалась задача, соответствовавшая его положению и способностям. Екатерина извлекла из ших ту пользу, которую желала. Они являлись орудиями в её руках, её эхом. её письма — публицистические статьи; её переписка заменяла политическую газету. Екатерина «читала и перечитывала» свои письма и вообще тщательно отделывала всю эту эпистолярную литературу и вкладывала в нее много ума. «Фернейский патриарх» имел миллион читателей, и его пером прославлялась Россия и поносились враги Екатерины; сила его таланта приводила к тому, что обаяние Екатерины даже после польских дел не только не умалялось, а напротив, на нее смотрели, как на «умиротворительницу» Польши. Он громил турок и поляков, как врагов цивилизации. В письмах Екатерины к Вольтеру ему предлагался материал для составления. Вольтер не идеализировал своего положения. «Когда я был у Вольтера, — пишет князь де-Линь, — кто-то выразил желание прочесть его «Histoire de Russie». «Вы с ума сошли, — сказал ему Вольтер. — Если вы хотите узнать что-нибудь о России, читайте Лакомба — тот не получал ни медалей, ни мехов». Полным бескорыстием и независимостью выделились, кажется, немногие, вроде князя де-Линь или Фальконета. Остальные знали за что они служили «Минерве Гиперборейской».
Специальным «посланником русской императрицы по литературной части» в Париже являлся барон Гримм. Он пользовался блестящей синекурой и служил литературным термометром своего времени, устно разнося содержание писем повелительницы России по салонам Парижа. Гримм нужен был Екатерине как агент, как комиссионер, который покупал ей картины и статуи, библиотеки, медали и эстампы, уплачивал пенсии, которые она выдавала, раздавал пожертвования, которые она делала. Корреспонденты нужны были ей, как клакеры для хора похвал. Она жила одобрением общества, как артист — аплодисментами.
Полной откровенности в заграничных письмах Екатерины, конечно, нет. Она преследовала личные и государственные цели и сообразно этому составляла свои послания и записки. Вот почему она сообщала д’Аламберу, что в России «более свободы» (plus de liberté), чем во Франции, Вольтера уверяла в том, что «Россия пользуется полной терпимостью», а г же Виелке посылала «триумфальные бюллетени» о победах. 14 июля 1788 г. Екатерина, говоря, например, об аванпостной стычке со шведами, сообщала Потемкину: «пушку от них отняли и человек сто шведов на месте осталось». Тем же пером, как выразился В. А. Бильбасов, она писала Гримму: «шведы потеряли 150 человек и две пушки».
Екатерина всегда оставалась себе на уме. — Она отлично знала, что её письма не останутся тайной, их будут читать и комментировать. Дневник Храповицкого этого не скрывает. «Читано 21 янв. 1791 г. мне письмо на французском языке собственноручно к Циммерману писанное, которое нарочно через Берлин по почте отправится, чтобы там, раскрыв, увидели, что все усилия врагов России произвели её славу и победу»... «Хочу доказать пруссакам, — прибавила Императрица, — что их не боимся». Подобная же пометка имеется в дневнике под 6 февр. 1791 г.: «Послано письмо к Циммерману в Ганновер по почте, через Берлин, дабы чрез то дать знать прусскому королю, что турок спасти не может». Далее следует поучительное добавление: «Я таким образом сменила Шуазёля, переписываясь с Вольтером». Под 16 сент. 17 91 г. у Храповицкого, по поводу письма к тому же Циммерману, отмечены слова Императрицы: «Я таким образом подучила короля Шведского».
Признательные корреспонденты сообщали Екатерине все, что делалось в Париже, Гамбурге и других городах. Они знакомили Императрицу с общественным мнением, вербовали для неё офицеров, ученых, художников, инженеров.