Екатерина, имевшая право только на регентство до совершеннолетия своего сына Павла Петровича, путем революции достигла престола. Это обстоятельство в значительной мере продиктовало программу её царствования и объясняет многое в её внутренней и внешней политике. Явилась необходимость унять «великий ропот на образ правления последних лет», нужно было удовлетворить чувству национального достоинства, поднять внешнее значение России, искоренить привычку гвардии к дворцовым переворотам и т. д. Приходилось уплатить по счету.
Екатерина говорила, что она не из числа змей, вскормленных за пазухой и потому желала уплатить России долг благодарного сердца. «Ангальтинка» искренно и просто сознала, что она всем обязана России. Отсюда её сердечное отношение к новому отечеству. В своих записках она резко осуждает Петра Федоровича за пренебрежение к России. Русский народ она признавала особенным в целом свете, оделенным «догадкой, умом и силой». «Ни одна история, — по её мнению, — не давала лучших и более великих людей, чем наша». «Я люблю эту историю до страсти». «Россия велика сама по себе», — писала она. И мы видим, что идея о величии России никогда не покидала ее. Этот великан, заснувший под снежным покровом, всегда привлекал её внимание и возбуждал её русофильство. «Я не Лифляндская императрица, а всероссийская», — сказала она и это напоминание звучит гордым сознанием величия России. Склад её мыслей, её чувства, её политика сделались вполне русскими. Русский национальный характер она старалась придать всему своему царствованию и надо признать, что весьма заметно перевоплотилась в русскую и с тонким искусством исполнила свои трудные обязанности Русской Царицы.
По происхождению и воспитанию она могла осуждать принцип доставшейся ей власти. Но на практике получилось иное. Екатерина признавала свою душу республиканской, но на деле она крепко держалась самодержавия.
Много было разговоров по поводу проекта гр. Н. И. Панина. К чему сводилось предложенное им учреждение Императорского Совета? Верховное место Совет, по мысли гр. Панина, учреждалось для того, чтобы «оградить самодержавную власть от скрытых иногда похитителей оныя». В манифесте, которым имелось в виду установить Императорский Совет, повторялось, данное 6 июля 1762 г., обещание «непоколебимо утвердить форму и порядок, которым, под императорской самодержавной властью, государство навсегда управляемо быть должно».
В 1788 г. Екатерина писала князю де-Линю: «Я была воспитана в любви и уважении к республикам; но опыт убедил меня, что чем более собирается народу для рассуждения, тем более слышно безрассудных речей». Не только опыт побуждал ее держаться принципа самодержавия, но и её собственное внутреннее влечение и ряд веских соображений. У Беккария значилось: право устанавливать законы принадлежит всему обществу. Этого положения Екатерина не приняла. Она написала: право давать законы принадлежит её особе, «содержащей всю власть в своих руках». В «Наказе» она заявила: «Государь в России есть самодержавный; ибо никакая другая, как только соединенная в его особе, власть не может действовать сходно с пространством толь великого государства». Лучше, говорила она, повиноваться одному господину, нежели угождать многим. И она полностью исполняла то, что требовал долг самодержицы. От принципов самодержавия Екатерина не отходила еще и потому, что некоторые западные ученые подтверждали их целесообразность, особенно в её руках. «Правительство тогда только хорошо, писал Вольтер, когда оно едино; не должно быть двух властей в одном государстве». Ла-Ривьер был глубоко убежден, что при абсолютной монархии счастье народов достигается надежнее и полнее, чем в республике. Ла-Ривьер громко и публично проповедовал, что наследственная монархия есть лучшая форма правления, и что человек по природе своей необходимо должен быть управляем деспотом[1]. Когда же пред Императрицей развернулись печальные последствия созыва Национального Собрания во Франции, она твердо заявила, что пока жива, в России не будут разыгрывать роль законодателей адвокаты и прокуроры.
Не подлежит сомнению, что в силу разных условий Екатерина II в ранней молодости питала большую наклонность к либеральным идеям. Она считала полезным, чтобы будущий самодержец России также мог щегольнуть и блеснуть либеральными идеями, почему приставила к нему Лагарпа. Но с течением времени она заметно отклонялась от философских учений и с 1785 г. совершенно оставила их. Практический ум Императрицы скоро оценил их мечтательность. Любопытны беседы, происходившие между депутатом от либеральной Европы, Дидро, и Самодержавной Правительницей они сводятся к следующим положениям:
1
В записках умного и наблюдательного шевалье де Корберона (1775— 1780) имеются замечания, которые, кажется, рисуют истинное положение дела в царствование Екатерины II.
«Недостаточно иметь солдат и богатство, надо иметь государственных людей; надобно, чтобы было национальное единение для процветания добродетелей, нравов, искусств и наук... В этом громадном государстве я вижу только Государыню, женщину выше своего пола, но ниже созданного о ней мнения; министры слабы, низкопоклонны, без гения, народ — без характера... Пустая, праздная и необразованная молодежь не дает надежды на полезных и ценных подданных в будущем. Несколько проблесков ума, несколько поверхностных знаний могут поразить иностранца в обществе, бегло его посещающем, но при близком знакомстве вы не остановитесь ни на одной черте силы и гения, ни на одном решительном действии, ни на одном твердо установленном вкусе, ни ва одном определенном и последовательном поступке: это люди (как сказал бы гр. Нессельроде) с прекрасными воротничками и без рубашки... Существует академия, но нет таланта в головах, нет крепких начал для основы... Вот, мой друг, какова эта блестящая нация, изумительная по газетам и такая бедная, как только вы видите ее у себя дома... Она несомненно богата пространством, населением, качеством руд, свойством земли, если бы только она не хотела казаться старше, чем есть на самом деле, и не восприяла бы разнузданную и суетную роскошь,, которая погубит ее еще вернее тем, что сама не умеет производить предметы этой ненасытной роскоши, которая, развращая ее, делает ее, мимо её воли, данницею чужих наций» (1777 г.). «Расшитых платьев и роскошных экипажей здесь множество, но под всем этим скрывается варварство».