Виновником убийства Синклера Н. А. Полевой также признает Миниха. — «Суровый Миних, — пишет он, — не слишком заботившийся о приличиях и еще менее об условиях народного права, своевольно хотел удостовериться в справедливости подозрения».
Участие Миниха ограничилось посылкой двух офицеров и нескольких унтер-офицеров. Отрядил их фельдмаршал вследствие приказания, исходившего из Кабинета.
В декларации русского двора, разосланной всем её представителям, говорилось, «что хотя, благодарение Богу, наши репутация, честь, христианское настроение и великодушие столь хорошо всему свету известны», что нет могущих заподозрить этот двор, однако Швеция много ведет теперь переговоров об «оф и дефенсив алианции», а в донесении о событии упоминает о двух русских офицерах. Почему двор поручил своим представителям объяснить: «что мы не только не имели и не принимали ни малейшего участия в таком мерзком деле (если только оно учинено); но что мы, напротив, смотрим на оное как на мерзкое дело и в высшей степени не достойное нашей чести и нашего сана и оное до чрезвычайности ненавидим». Далее идет указание, что именно Россия просила о строжайшем расследовании и розыске убийц и употребит все средства, чтобы выяснить виновных. Наконец, говорится о существующей между Россией и Швецией дружбе и союзе, кои Россия желает соблюсти. Россия желала, чтобы дело в печати не оглашалось, но если оно уже оглашено, то просит, чтобы напечатана была и настоящая декларация. Подписали декларацию А. Остерман, Кн. Черкасский и А. Волынский.
Когда производился ужасный сыск по делу Бирона, то было показано, что А. Бестужев-Рюмин, читая в Гарстове русские газеты, говорил Ковалеву (своему человеку): «Что, де, в газетах ни пишут, то правды мало, да и не токмо в оных, но и в манифестах печатают неправду. Вот, де, блаженные памяти, Государыня Императрица Анна Иоанновна, когда с турками имела войну, а шведы сделали, чтобы турок подкреплять и против России паки возмутить, а между тем самим войну с Россией начать, и о том, де, с письменным предложением в Турецкую область нарочный офицер был послан, с которого заранее брат его (Мих. Петр. Бестужев), списав портрет, отправил, и Государыня, де, указала его расстрелять, а письма обобрать, и потом, де, Государыня, и за подписанием собственной руки, с клятвой от того отреклась, что будто бы ничего не знала». А. Бестужев на допросе в Тайной Канцелярии не повинился и дал иное объяснение указанному обстоятельству.
Участников дела — офицеров — русское правительство поспешило отправить в Сибирь.
Шведские власти знали истинную цену происшествия, не считали его особенно важным и смотрели на него, как на одно из тех обстоятельств, которые служат только предметом для удовлетворения любопытства публики. Но они ухватились за него, как за хорошее средство ожесточения народа против России. Оправдания Русского Двора были напрасны. Швеция дышала уже местью. её офицеры, возмущенные поступком М. Бестужева, грозили ему участью Синклера.
Разрыв со Швецией оказался неизбежным... Сильное негодование охватило все королевство и никто не желал внять русской декларации. Газетные статьи и брошюры-памфлеты раздули дело. Аристократия и сторонники французов поддерживали общее недовольство. Возмущенная чернь нанесла оскорбление русскому посольству. Бестужев подал жалобу. Правительство обнародовало воспрещение притеснять иностранцев; но это постановление делу конечно не помогло.
Общим настроением искусно воспользовались шляпы, которые теперь быстро повели дело к разрыву с Россией.
В то время как шляпы перековывали орала на мечи, когда в Финляндии производились приготовления к расквартированию армии и даже происходили уже передвижения некоторых её боевых частей, в Петербурге раскинули свою дипломатическую паутину представители Швеции — Нолькен и Франции — маркиз де-ла Шетарди.
Эрик Матиас фон Нолькен родился в 1694 г. в Риге. По окончании университета и завершения образования за границей, он занимался дипломатическими и административными делами второстепенного значения и, по-видимому, был отличным чиновником на тех местах, где прежде всего требовался умный исполнитель данных приказаний; он ни к какой партии не принадлежал и потому мог служить и шляпам, и шапкам. Находясь в свойстве с графом Горном, Нолькен в начале своей карьеры в Петербурге не пользовался доверием правящих сановников. Государственный советник Спарре подозревал, что личная привязанность Нолькена к Горну направляла всю его официальную деятельность. Спарре негодовал также на то, что Нолькен посредством герцога Курляндского излишне ретиво добивался заключения мира с Россией. Нолькену объявили за это выговор. Тем не менее представителя Франции, Шетарди, с которым ему приходилось действовать в Петербурге, уведомили, что Нолькен все-таки человек доброжелательный, патриот и хорошо знает Россию. Впоследствии Нолькен заслужил доверие гр. К. Гюлленборга, хотя своими рассказами о склонности России к войне не мог вполне угодить господствующей партии, ибо, — как утверждает шведский историк Тенгберг (N. Tengberg), — был слишком осторожен и добросовестен, чтобы преувеличивать или замалчивать то, что его служба требовала представить в настоящем виде.