По финляндским источникам получается еще более мрачная картина. В течении марта 1742 г. отряд Кейта истребил 50 сел, отряды Фермера и Киндермана — сперва 240, а потом (13 и 14 марта) еще 370 усадеб. По другому подсчету, в приходе Кесалахти разорено до 80 усадеб, в Кидес — сожжено 201, в Тохмаярви — 150, в Пелькиярви — 140, в Иломанс — 200 или всего 773 усадьбы. Очевидно, что все эти указания крайне преувеличены. Саволакс и Карелия, куда главным образом направлены были русские набеги, всегда отличались малолюдством. Кроме того, известно, что финны живут разбросанно, отдельными избами, поэтому русским, чтобы уничтожить такое число усадеб, пришлось охватить весьма большой территориальный район, что они едва ли сделали. Отсюда являются основания предположить, что начальники русских отрядов или крайне преувеличивали свои подвиги, или происходили большие недоразумения в общем наименовании истребленных жилищ, и быть может они считали маленькие отдельные крестьянские торпы за целые деревни или усадьбы. Финский историк К. О. Линдквист также усмотрел, что отчеты Кейта, Фермора и Киндермана преувеличены. Иначе к ним трудно отнестись. Не представляется также никакой возможности поверить всем тем ужасам, о которых повествуют финны. Они говорят, что русские издевались над пасторами, беспощадно убивали тех больных, которые не могли следовать за отрядами. «У женщин вырезывались груди, из людей высасывалась кровь. Людей резали на куски, как скот, и съедали». Легко представить, что русские отбирали у местных жителей одежду, повозки, домашний скот, и пр.; но немыслимо допустить, чтобы они проделали описанные зверства. Могли, конечно, происходить отдельные случаи убийства и истязания мирных жителей, но считать эти явления неизбежным последствием набегов, конечно, нельзя. Столь же несправедливо возводить исключения в общие правила, а этим, видимо, погрешают саволакс-карельские источники.
Шведский флот, простояв совершенно бесполезно у Аспэ, в октябре вернулся в Карлскрону. Повальная болезнь уже к августу скосила более 700 чел. и около 2 тыс. числилось больными. Эпидемические заболевания во флоте того времени наблюдались повсюду и в других государствах; особенно губительной являлась цинга, которую тогда не умели лечить. По возвращении флота в Швецию, болезнь продолжалась до глубокой зимы. Жертвой эпидемии пал и адмирал Райялин; предполагают, что он заболел, удрученный состоянием флота.
Командование принял Арон Шёшерна, шоутбенахт, которого считали способным, но слишком нерешительным.
Слабость русского флота немало ободрила шведов к войне, они не без основания считали свои берега безопасными от разорений петровского времени. Мало того, в кампанию 1741 г. их судам даже не с кем было сражаться: наш флот в море не показался.
III. Ноябрский переворот и бесплодные переговоры.
В сентябре 1741 г., десять дней после Вильманстрандского поражения, к шведской армии прибыл её главнокомандующий граф Карл Эмиль Левенгаупт. Его поздний приезд в Финляндию объясняется участием в делах риксдага, на котором он состоял ландмаршалом. Его почему-то считали искусным полководцем, тогда как известность он приобрел преимущественно как многоречивый риксдагский депутат. Едва ли не главным его делом было расширение прав сословий на счет власти короны, за что в честь его выбили особую медаль. Честолюбие его, видимо, не знало границ. Впоследствии, когда проявилась боевая деятельность Левенгаупта, говорили, что трудно было выбрать кого-нибудь хуже его. Но вначале рассуждали иначе. Способных генералов шведы тогда не имели, а их гордость не позволяла вручить главное начальство иностранцу. Это, впрочем, воспрещалось и законом. Левенгаупт говорил, что, когда он встанет во главе финской армии, «то не пощадит своей головы». Он, конечно, не предвидел настоящего смысла своего предсказания.