Битва при Бувине
Епископ Санлисский держался поблизости от своих, но не потому, что хотел сражаться, а для того, чтобы воодушевлять воинов и взывать к их отваге во имя Господа, Французского королевства и короля. Он выстроил все отряды ополченцев в ряд и обратился к ним:
– Поле боя широко и просторно, постройтесь в прямую линию по всей равнине, чтобы противник не мог вас обойти. Пусть ни один рыцарь не прячется за спиной другого, и пусть все сражаются единым фронтом, глядя врагу в лицо.
А рыцари императора Оттона тем временем не забыли указания своего предводителя: «Сначала атакуйте французского короля» и, не выпуская из виду королевского флага, развевавшегося рядом с Филиппом, толпой ринулись на него, желая сбросить наземь, и каждый стремился, опередив всех, нанести удар, который решил бы исход сражения. Они уже почти настигли короля, но тут воины из Корбейля, Амьена, Бове и Компьеня, увидев, что монарху угрожает опасность, проложили себе дорогу, разметав рыцарей неприятеля в разные стороны, и встали перед ним, заслонив собой.
Здесь сосредоточились главные ударные силы, между всадниками просочились германские пехотинцы с длинными железными крюками и тонкими копьями, они зацепили короля и сбросили его с коня. В какое-то мгновение Филиппа едва не затоптали его противники и защитники, но окружавшие его рыцари, собравшись с силами, отбили его. Ему привели другого коня, на которого он тут же вскочил и снова бросился в гущу сражения. За ним последовали ополченцы, с яростью ринувшись туда, где находился император Оттон и развевалось его знамя с золоченым орлом, распростершим крылья над драконом.
Некий рыцарь по имени Пьер Мовуазен ухватил было императорского коня за уздечку, но в сутолоке не смог за нее как следует дернуть, и тогда один ополченец, Жерар Скрофа, схватив нож, вонзил его по самую рукоять в глаз скакуна. Конь взвился на дыбы, унес императора далеко от поля битвы, и, таким образом, Оттон показал спину противнику.
«Сегодня вы больше не увидите его лица», – сказал король Филипп тем, кто был рядом с ним. Гийом де Баррес бросился вдогонку за Оттоном, стремясь захватить его и привести пленным к королю Франции, но смертельно раненый конь императора несся быстрее молнии, и французский рыцарь не смог догнать беглеца.
Короля Иоанна на поле битвы не было, к тому же, ему не хватило бы ни отваги, ни мудрости, чтобы вырвать победу у того, кто уже крепко держал ее в руках. Для коа лиции врагов Франции битва была проиграна. Они продолжали еще некоторое время сражаться, и германцы, хоть и огорченные бегством своего господина, проявляли чудеса воинской доблести на поле брани. С каждой минутой пленных становилось все больше. Граф Булонский сражался как лев. Еще утром он сказал наемнику Гуго де Бову:
– Вот мы и идем в бой, послушавшись твоего совета, хотя я был с тобой не согласен, потому что знал, сколь отважны и пылки французы. Теперь ты сбежишь, как трус, а я буду, рискуя жизнью, защищать наше дело, и в конце концов меня либо возьмут в плен, либо убьют.
Вечером, на исходе битвы, после долгого и отчаянного сопротивления, граф действительно попал в плен, и его в числе прочих привели к королю Франции, а затем препроводили в Перонну, где держали в ужасной темнице.
– Я не лишу тебя жизни, – сказал король Филипп графу Рено, которого он прежде не раз осыпал своими милостями, – но ты не выйдешь из тюрьмы, пока не искупишь своих преступлений.
Победа была полной, и народ радовался ей так же искренне, как и государь и его рыцари. «В тот же день, – рассказывал Гийом Ле Бретон, – армия, нагруженная трофеями, и король, преисполненный ликования и признательности, тысячу раз вознесли благодарственную молитву Всевышнему за то, что с Его благоизволения государь восторжествовал над своими врагами. Чтобы потомки сохранили память об этом великом успехе, епископ Санлисский, брат Гарен, чей вклад в победу был значителен, заложил у стен своего города часовню и назвал ее Виктуар – Победа. Эта часовня собрала огромные пожертвования и получила право самоуправления, в соответствии с каноническими правилами; ей была также дарована привилегия иметь на службе аббата и основать монастырь. Кто мог бы изобразить, представить себе, описать пером на пергаменте или дощечках толпы радостно рукоплещущих, поющих победные гимны и пляшущих горожан, тихие песнопения священников, согласное бряцанье оружия, церкви, празднично украшенные внутри и снаружи, улицы, дома, дороги во всех замках и городах, расцвеченные яркими тканями и шелковыми коврами, усыпанные цветами и зелеными ветвями, жителей обоих полов и всех возрастов, сбегавшихся отовсюду, чтобы увидеть этот великий триумф, крестьян и жнецов, прервавших свою работу, перебросивших через плечо косы и мотыги и спешно отправившихся в путь, чтобы увидеть того самого графа Фландрского, Феррана, чье оружие еще совсем недавно внушало им страх?»