Таким образом, что бы ни говорили, факты эти были известны, их в той или иной мере признавали и открывали публике. Но подразумевалось, что их существование отрицается, если цель состоит в том, чтобы подвергнуть сомнению колониальный порядок, и более того, если они доказывали расхождение между речами, звучавшими в метрополии о «созидательной деятельности колонизаторов», и реальными поступками тех, кто должен был созидать.
Кроме того, допускалось, что отказ подчиняться приказам несущей цивилизацию нации является признаком варварства. Если не считать, что Родина ошибается, — а это было совершенно неприемлемо в эпоху, когда господствовала идеология национального государства. Ошибаться может правительство, но не государство.
Впрочем, за морем, в колониях, между колонизаторами растет своего рода чувство солидарности: они охотно считали себя единственными обитателями, достойными носить имена. В самом деле, а есть ли имя у этих арабов, кроме как «Ахмед» и «Фатма»?
Даже защитники арабов не замечали, что оставляют своих подопечных безымянными. Например, в романе Альбера Камю «Посторонний» у араба, убитого в ходе повествования, нет имени, как и у тех, кто встречается в другом романе Камю — «Чума», действие которого происходит в Оране.
В обычной жизни для колонистов туземцы тоже не играли роли: есть ли у такого-то врача клиентура? «Да, но это арабы». В кино они исчезли совсем.
Таким образом, насилие, которое совершают над колонизируемым, является насилием против личности. Вопреки тому что люди охотно повторяют, оно не скрыто и не забыто, его просто не желают замечать.
ПОСТЫДНОЕ МОЛЧАНИЕ
1939 год: беженцы — испанские республиканцы
От них отвернулись, они были незаметными жертвами… Эта характеристика, справедливая в отношении евреев во время Второй мировой, уже не годится сегодня, когда вопрос геноцида евреев изучен, проанализирован, когда принесено покаяние. Но ведь были и другие неизвестные жертвы: те, которые стали известны лишь в годы колониальной борьбы.
Да, были совершены и другие постыдные злодеяния, бесчестные, оставшиеся позорным пятном в истории Республики. Дело в том, что дух Виши существовал задолго до режима Виши… Декрет от 21 января 1939 г. санкционировал создание лагерей для нежелательных иностранцев — как, например, лагерь Рьекро, превращенный в октябре 1939 г. в женский лагерь, а потом перемещенный в Бранс недалеко от Гайака[368] в феврале 1942 г.
Речь шла также о лагерях, созданных в 1939 г. для испанских беженцев.
Гражданская война в Испании была в то время непосредственно связана с внутриполитической борьбой во Франции. Французские правые поддерживали Франко, а левые — республиканцев. С 1937 г. во Францию прибывает все больше и больше беженцев-басков. И очень быстро появляются инструкции, в которых гуманитарные заботы первых недель войны оказываются забытыми. Беженцев возвращают в Испанию через Восточные Пиренеи. После событий 1935 г. в Сааре[369] их стараются не собирать в лагеря, но с осени 1937 г. Макс Дормуа, министр внутренних дел правительства Народного фронта, требует от полиции установить «непреодолимый барьер»… А особенно неспешность в деле оказания помощи беженцам демонстрирует местное население, подчас шокированное политическими страстями, бушующими среди гостей.
Но именно великий исход испанских республиканцев 1939 г., отступление, Ретирада, вызывает у французов отторжение, которое сохранили кинохроники: на лентах видно, что жандармы и полиция обращались с беженцами — стариками, больными, ранеными — как со скотом. «Мнение французов о нас было крайне негативным. Они находились под влиянием пропаганды испанских франкистов, газет и радио, которые вели лживые кампании, говорит испанец Давид Грауда. Конечно в газетах, близких социалистам и радикалам — «Попюлер» и «Евр» — об Испании пишут как о жертве, а Франсуа Мориак, Жак Маритен, кардинал Вердье поддерживают «борцов за свободу». И это только католические писатели… Но эти газеты ничто по сравнению с правыми «Матен», «Жур», «Эпок», которые сообщают об «отбросах общества», «опасных захватчиках», выливая на беженцев потоки грязи, или же с ультраправыми изданиями «Гренгуар» и «Кандид», которые говорят о «хищных тварях» Интернационала, об «отребье подонков и каторжников», об «армии преступников, орудующих во Франции».
369
В 1935 г. жители Саара на референдуме высказались за воссоединение с Германией, которое состоялось в том же году.