Более убедителен второй факт. Старшему сыну (не видят того, что его мать по крови была ближе к Карлу Великому, чем большинство знатных дам королевства) дали имя Людовик. Иначе говоря, Хлодвиг. Королевское имя. Однако имена, которые тогда носили, всегда заимствовали у кого-то из своих предков; и было бы грубейшей, немыслимой ошибкой брать имена из другого рода. Но особенно важно то, что в семьях, ближе всего стоявших к каролингскому корню, еще никто во Франции не осмеливался перенимать ни имя Людовик, ни имя Карл. Поэтому решение, принятое в 1078 году, представляется весьма важным. Исходило ли оно от отца, от Филиппа? Или от матери, долгое время остававшейся бездетной? Или, наконец, от того, к кому она обратилась, моля о чуде, — от монаха Арнуля из обители Сен-Медар-де-Суассон, будущего святого, знатока в деле лечения женского бесплодия? Не по его ли настоянию было выбрано такое имя для наследника, которого ждала королевская династия? Во всяком случае, новый носитель имени первого короля франков, принявшего христианство, мог бы таким образом позаимствовать блеск славы своего предка. Если это грубейшее нарушение самых строгих обычаев, этот акт невероятной смелости действительно совершил Филипп I, сюзерен, который, как говорили после его смерти, из-за своих грехов лишился дара излечивать золотушных, который, как позднее рассказывали монахи Сен-Дени, достаточно понимал, что запятнал свое имя и не осмелился уснуть последним сном рядом с прахом мученика, с гробницами древних королей, Меровингов и Каролингов, то следует видеть в этом человеке инициатора сознательного возвращения к непосредственным истокам самых высоких монархических устремлений.
Людовик VI, прозванный Толстым, известен гораздо больше, чем его отец. Объясняется это, конечно, тем, что прогресс во всех делах с течением времени позволил лучше прояснить обстановку, а также тем, что аббат Сен-Дени Сугерий оставил рассказ о жизни этого короля. Но и его прадед Роберт имел своего биографа, скорее агиографа, который изобразил короля как святого. Однако имя Роберта не встречается в маленьких книжках по истории, которые в пору моего детства раздавали ученикам младших классов. А о Людовике VI в них говорится как о добром короле, на протяжении всей своей жизни старавшемся облегчать участь простых людей, сбивать спесь со злобных сеньорой. Именно таким хотел его изобразить Сугерий. Он рассказывает, как в 1102 году Людовик, устав терпеть вялость своего отца, стал, наконец, действовать самостоятельно, собрав отряд рыцарей и поведя его на Реймс, против Эбла, графа Руси. В повествовании последний назван «бароном». Будем понимать это слово в соответствии с определением, которое дает Э. Бурнезель: «свободный и сильный человек, который, опираясь на мощь территориальной сеньории, укрепляет свое социальное положение» (то есть свою знатность, в данном случае действительно блестящую, ибо в жилах Эбла немало каролингской крови). Но этот барон был tumultuosus — неспокойным, порождающим смятение. Затем появляются еще два слова (оба — из лексикона мира Божия) — «тиран» и «разбой». Эбл не знал меры; «сборы», которые он взимал с тех, кто находился под его покровительством, были слишком тяжелы по сравнению с нормальной платой за безопасность. Говоря об этих бесчинствах, Сугерий называет их жертвы — храмы. В течение двух месяцев Людовик занимался тем, что мстил за них. Он грабил грабителей, «опустошая их земли, предавая их огню, подвергая разграблениям», которые на этот раз являлись справедливыми. Карательные операции велись беспрестанно (за исключением суббот и воскресений), однако прерывались для переговоров. Как восстановить мир? «Новый сир» (Людовик только что стал «соправителем» своего отца, фактически заменил его) просил о мире, ибо торопился в конные экспедиции по другим местам. В итоге он добился мира от тирана. Было заключено соглашение, подкрепленное клятвой и передачей залогов. Едва взойдя на престол, Людовик предстает как борец против несправедливости, восстанавливающий «покой отечества» ударами шпаги.
Шпагу он получил пятью годами ранее из рук графа де Понтьё. Нам известно об этом благодаря письму, разосланному графом местным епископам. Оно свидетельствует о том новом значении, которое, по-видимому, придается обряду посвящения в рыцари в ходе медленного созревания рыцарской идеологии. Но событие и само по себе побуждает ставить вопросы. Оно произошло в разгар кризиса, вызванного новым браком Филиппа. Не находился ли в тот момент Людовик вдали от своего отца, следуя принятым среди знати обычаям, в соответствии с которыми все старшие сыновья, взрослея, уезжали из дома, стремясь поскорее освободиться от родительского принуждения? Вскоре, когда, наконец, Людовика провозгласили королем-соправителем, он взял в свои руки все дела по обороне королевства, которой, согласно Сугерию, мечтал захватить король Англии Вильгельм Рыжий, «если бы случайно с наследником произошло какое-либо несчастье».
Отныне каждую весну король будет вовлекать в игру рыцарских сыновей-однолеток, холостых, как он сам, необустроенных. Он действительно предавался игре. Отрешимся от представлений о том, что молодой король якобы истощал силы, посвящая себя изнурительному, тяжелому труду, что он был каким-то аскетом, выполняя долг, который возлагал на него царский титул. Он просто-напросто предавался утехам. И ловил любую возможность, чтобы дать разгуляться своим силам. Как в 1102 году — служа миру Божию, а следующим летом — оказывая поддержку Тома де Марлю, сеньору Ланнуа. Сугерий и Гвиберт Ножанский описали этого сеньора как законченного тирана. Он представлялся им чудовищем, сладострастным как зверь, кровожадным, отсекающим руки, ноги у своих жертв, подвергающим их кастрации. Тома оказался храбрым крестоносцем, вскоре он станет основателем аббатства Премонтре на своих землях. Но ему были присущи и жестокость, и необузданность. В тот ход Людовик принял сторону Тома в семейном споре, ибо это открывало поле для военных забав. Карл Великий, деяния которого воспевались в литературных произведениях той эпохи, одаривал своих друзей подобными радостями. Но эти друзья были государями, он увлекал их на край света. Людовик же своих друзей приглашал на рубежи королевского домена, в Берри, на границы Оверни и Бургундии, это были люди из немногочисленных отрядов, стоявших гарнизонами в городах-сите Иль-де-Франс или в крупных крепостях, таких, как Корбей или Бомон. В то время как эта «армия», эта маленькая ватага юнцов, сбившаяся вокруг бездомного молодого короля, подобно легендарным паладинам, окружавшим рыжебородого императора, рыщет в поисках приключений вдали от дворцов, рядом со старым, дряхлеющим королем его придворные продолжают борьбу за главные домашние службы. Спор идет между тремя кланами, тесно связанными между собой кровным родством. Во главе одного из них стоят Рошфоры — сеньоры башни Монлери, люди из старинных благородных семейств, как и сами Монфоры, — Монморанси, графы Мёлана. Два других клана возглавляют выскочки из военного сословия: сиры де ля Тур де Санлис и Гарланды. Среди последних большую силу имеет клирик по имени Этьен, архидиакон Парижа. Он идет вверх: в 1101 году его избирают епископом Бове, но Ив Шартрский добивается отстранения Этьена как человека неграмотного, женолюбца, отлученного от Церкви за симонию. К клану Гарландов принадлежат также Абеляр и Элоиза.
Чтобы представить себе власть, какую имел в описываемую эпоху во Франции король, надо тщательно проследить, как протекали год за годом малозначительные на первый взгляд события. В 1104 году Рошфоры берут верх. Ги занимает место сенешаля. Он получает торжественное согласие на замужество одной из своих дочерей с Людовиком, королем-соправителем. Именно такое сужение рамок брачных комбинаций позволяет отчетливее всего увидеть, как мелкие домашние дела душат королевскую власть. Столь отчетливо, что брачный договор вызвал возмущение современников. Когда в 1106 году папа проезжал через Иль-де-Франс, к нему обратились с просьбой отменить обещание. Понтифик согласился расторгнуть соглашение о браке, отойдя от канонических установлений. Достоинство короны требовало отказа от неравного союза. Но разрыв с Рошфорами означал свободу действий для Гарландов. Этьен был уже канцлером, один из его братьев стал сенешалем, другой — кравчим. Именно в этот момент Людовик берет в свои руки домашние дела отца. Любовь к нему рыцарей дополняется отныне любовью камерариев. Это люди, остававшиеся на ночь в его. опочивальне, «возле короля», как тогда выражались, были привязаны к своему патрону самыми тесными узами, которые только могут существовать в кругу мужчин. Некоторые из «постельничьих» имели сервильное происхождение, как, например, рыцарь Генрих, по прозвищу Лотарингец. Все они входили в «семью», и именно в качестве главы этой семьи король Людовик претендовал после смерти камерария Вульгрина на его наследство. В пору своего крайнего ослабления монархия опиралась на преданность людей самого низкого происхождения. Шел 1108 год. В тот год умер Филипп. Состоялось спешное миропомазание.