По правде говоря, от «молодого» господина ожидали того, чтобы он в совершенстве овладел и словесным искусством. Это подтверждает другая история, героем которой выступает Годфрид Плантагенет. Когда его будущий тесть — герцог Генрих Нормандский — принимает юношу накануне свадьбы, то устраивает ему испытание в словесности. Конечно, власть приобретали и удерживали благодаря храбрости в бою, но для ее достижения и сохранения нужно было также умение спорить, дать добрый совет, должным образом сопоставить высказанные мнения. В нескончаемых переговорах, участники которых, ссылаясь на обычай, пытались доказать те или иные права, светская аристократия издавна оттачивала память и умение рассуждать. Однако некое взаимопроникновение культуры схоластических школ и культуры военных собраний происходило очень медленно, продолжалось весь XII век. Завершился этот процесс во времена Филиппа Августа, когда «рыцарство» переняло манеры поведения «духовенства».
Уже в «Песне о Роланде» рядом с героем, олицетворяющим достоинство силы, находится персонаж, который, естественно, помещен во втором ряду, но который необходим. Этот персонаж — Оливье. Он воплощает вторую главную добродетель — осмотрительность. После 1090 года, судя по многочисленным свидетельствам, мальчики, не принадлежащие к высшей знати, не предназначаемые для духовного звания, начинают также получать образование. Их обучают в родительском доме, приглашая наемных учителей, или посылают в школы. В результате эти мальчики умеют читать, немного понимают по-латыни. Именно в это время в число похвальных слов в адрес доброго рыцаря входит определение prudens — благоразумный. Оно быстро распространяется, отодвигая на второй план такие эпитеты, как fortis, strennuus (сильный, ловкий), характеризующий достоинства телесные, присущие мужественным. «Пруденция» же позволяет человеку узреть пути, ведущие к Богу. Она также помогает сдерживать пыл, действовать трезво, разумно. Она пристойна и предстает все более и более очевидно как вполне подходящее качество для храбрецов, тех людей, кому Бог вручил меч, возложив на них поддержание господнего порядка в дольнем мире.
А обладание силой вечно грозит им опасностью не сдержать себя и применить насилие. Известно, насколько широко в середине XIII века стал употребляться термин «prudhomme» — человек благоразумный. Как рассказывает в своих мемуарах Жан де Жуанвиль, Людовик Святой говорил, что у него слюнки текут, когда он слышит это «вкусное» слово. Им обозначали тогда безупречного рыцаря, в котором сочетались, уравновешивая друг друга, физическая сила и разум. А веком ранее благоразумие, эта защита от крайностей, заняло почетное место среди достоинств, ставивших людей королевского двора выше простонародья, «черни».
Первоначальные формы этой системы ценностей (которую современники Людовика VII и Филиппа Августа назвали «куртуазной») С. Джегер сегодня предлагает искать в конце X века в окружении германских императоров династии Оттонов, среди причта их дворцовой часовни. Как представляется, и на сей раз исходная модель вырабатывалась в среде клириков, включенных в отправление княжеской власти. И в данном случае эта модель, видимо, имела «возрожденческий» характер, ставила своей целью возвращение к устоям и нравам «золотого века». Она, по-видимому, возникала в результате нового прочтения классических авторов — Цицерона, Сенеки, которые призывали честного человека к дружелюбию, общительности, владению собой. Во всяком случае, несомненно то, что эта система ценностей приняла наиболее полную форму и широко распространилась во Франции в XII веке, в условиях наивысшего расцвета нового Ренессанса, и что ее главным элементом являлось понятие «дружелюбия», «дружбы». Куртуазность — это главным образом умеренность, мера. Благодаря ей гасятся вспышки гнева, необузданные желания, порожденные телесным, чувственным началом в человеке, проявление которого способно разрушить гармонию. Разум должен держать это начало под своим контролем. Крайние строгости рассматриваемой системы стали политическим орудием в руках государей, на средства которых содержался двор. Куртуазность была одним из факторов, причем весьма существенным, содействовавших укреплению государства. Она проявлялась столь сильно, что при рассмотрении процесса постепенного внедрения рациональных начал во власть не следует обходить вниманием ту форму социального общения (известную ныне лишь по своему отображению в литературе), которую представляет собой любовь. Такую любовь люди того времени называли «чистой» («fine»), утонченной. А ныне мы называем «куртуазной», что справедливо, ибо она значительно отличается от низменного чувства.
Куртуазная любовь — это игра, похожая на рыцарский турнир, имеющая свои строгие правила, требования которых близки к требованиям брачного права. Начиная с XI века реформированная Церковь стремилась вернуть род человеческий на стезю порядка путем управления сексуальной сферой. Она навязала брак мирянам, сделала его запретным для клириков. Была создана очень прочная юридическая система, определившая добропорядочность в супружеских отношениях. Некоторое время спустя в центрах светских княжеств был выработан еще один подобный кодекс, дополнявший первый. Он предназначался для той, численно преобладавшей части рыцарства, которая не была включена в брачные рамки. Речь шла об огромной массе мужчин, которых стратегия родового единонаследия обрекла на безбрачие, как и духовных лиц. Эта регламентация имела целью умерить буйство «молодых», смягчить действие одного из факторов этого буйства — сексуального желания. Куртуазная любовь — упражнение в сдержанности, которое предлагается не только юношам, желающим поднять себе цену, но также и дамам. Последним следует показывать себя осмотрительными, но не быть при этом недотрогами. Куртуазная любовь предполагает, что разум будет сдерживать неумеренность плоти, что удовольствие воспевается, но момент обладания оттягивается. Ставится задача смягчить агрессивность одного пола по отношению к другому, установить между ними связи, в какой-то мере подобные взаимной привязанности сеньора и вассала. Куртуазность состоит прежде всего в том, чтобы завоевать любовь своего сеньора, ухаживая за его супругой в рамках приличий, при уважении правил игры. Будучи инструментом социального регулирования, причем одним из самых действенных его орудий, этот свод правил любовного поведения в конце концов закрепился в письменной форме, как это одновременно произошло и с кутюмами, и с ленным правом. Обратим внимание на следующее. Труд, в котором все эти правила были собраны и приведены в порядок, имел мгновенный успех; он был составлен на латыни, языке канонических церковных установлений и римского права, в соответствии с нормами схоластической логики; он требовал соблюдать дистанцию между людьми неблагородного происхождения, менее благородными и самыми благородными в маленьком закрытом обществе, которое представлял собой княжеский двор; и именно этот труд оказался единственным светским литературным произведением, фигурировавшим, наряду с отчетами о расследованиях и инвентарными описями, в списке книг короля Филиппа Августа, составленном его канцелярией. Трактат «Об искусстве пристойной любви» — о том, как любить по правилам чести, то есть разумно, был подготовлен в 1186 году одним из придворных служителей Капетинга, человеком по имени Андрэ, капелланом короля Франции.