В 1261 году сын ремесленника из Труа, обладающий учеными степенями, воспитанник парижских школ, завершил свою головокружительную карьеру, став сначала папским капелланом, а затем вступив на престол Св. Петра. Он тут же поспешил облачить в кардинальский пурпур тех, с кем вместе учился. В коллегии кардиналов сложилась, таким образом, сильная группа прелатов, готовых внимательно прислушаться к любым пожеланиям Капетинга и очень неуютно чувствовавших себя, находясь за Альпами. В 1306 году им удалось обеспечить избрание на папский престол выходца из Аквитании — Клемента V. Он пожелал обосноваться поближе к месту проведения соборов: в то время они созывались во Вьенне. Покинув Рим, понтифик перебрался в Конта-Венессен, бывший домен графов Тулузских, лишенных своих наследственных прав, которые присвоил Святой Престол. Папскую канцелярию он расположил в Авиньоне, где вскоре обосновался и сам. После него там остались и его преемники. За рекой напротив Авиньона Филипп Красивый приказал построить сторожевую башню — она словно брала Авиньон под свою защиту и одновременно господствовала над ним, являя собой бесспорное свидетельство подчиненного положения папской власти по отношению к могущественному королю Франции.
В то время все еще смешивали государство с королевскими домом и двором. И Филипп Красивый, постоянно окруженный ближайшими родственниками, действует прежде всего как глава семьи и всего своего рода. Каждый день он молится за упокой души усопшей родни, за Людовика Святого, по правую руку от которого он избрал место своего упокоения. Перед смертью Филипп завещает сыну неизменно следовать советам его дядьев. «Семейство», в котором он главенствует, имеет весьма широкие рамки и насчитывает несколько сот человек, расставленных по различным службам и «палатам»; они повсюду следуют за королем, куда бы он ни направлялся. А Филипп, действительно, все время в пути — либо к полям сражений, когда возникает необходимость, либо к местам паломничества, к монастырю Мон-Сен-Мишель, к храму Богоматери Булонской, к кельям отшельников в Мобюиссоне или в Пуасси, или же проводит время в нескончаемых выездах на охоту, коей он был большой любитель. Таким образом, «королевский дом» фактически отделился от «двора», оставшегося в старом, хоть и расширенном, дворце в парижском сите. Сохранившиеся архивы того времени, которые с тех пор стали содержаться в полном порядке, позволяют представить себе, как функционировали центральный орган королевской власти и люди, в нем работавшие, более ясно, чем документы предшествующей эпохи. Среди тех, кто занимался деньгами, было несколько иностранцев — «ломбардцев», таких как Биш и Муш де Сан Джиминиано, имевших в Париже собственные денежные «лавки» (банки). Однако главное внимание по-прежнему уделялось правосудию, доверенному попечению клерков и рыцарей короля — «рыцарей закона». Последние располагали оружием двоякого рода — мечом, полученным при посвящении в рыцари, и юридическими знаниями, обретенными на школьных скамьях. Но и те и другие были лично связаны с королем оммажем и клятвой верности, а также отдельной присягой, в соответствии с которой они обязывались честно хранить физическую неприкосновенность своего господина, его честь и его секреты. Они были верными слугами: ни одного из них королю ни разу не пришлось наказать немилостью. Поощряемые щедротами монарха, они думали и трудились для него.
В эту же группу входили и «легисты» — юридические советники короля, среди которых более других известен Гильом де Ногаре. Все они были выходцами из южных провинций, незадолго до того присоединенных к королевскому домену; полученное в Тулузе или в Монпелье образование обогатило их знанием норм римского права, которыми руководствовалось в Руэрге, в Керси и трех сенешальских округах Лангедока большинство судей, адвокатов, прокуроров, вынося приговоры или защищая интересы клиентов. И римское право теперь использовалось для обеспечения интересов короля. Не стоит, однако, преувеличивать роль «гражданского права» в том, что касалось укрепления господства династии Капетингов в королевстве. В глазах дворцовых служителей это господство опиралось прежде всего на все то, что во власти оставалось феодальным. Действительно, как и ранее, главной опорой вооруженной силы был фьеф. Именно ленные поместья обеспечивали обучение и вооружение воинов, а иерархия вассальных зависимостей обязывала все население королевства служить и повиноваться лично королю.
Именно так видел свое время — около 1280 года — Филипп де Бомануар, бальи Бовези, смотревший на обычаи своей страны глазами практика. Он отмечает, что и в его время опорой мирской власти и порядка, их краеугольным камнем все еще остается сеньория, становление которой в XI веке было показано мною выше. Сеньор правит суд над всеми своими подданными, будь то простолюдин или дворянин, и ему общего блага ради вверяются забота о сиротах, обеспечение безопасности на больших дорогах, надзор за точностью мер и весов. Но поскольку все право вершить суд мирской ему пожаловано королем как феод или арьерфеод, любая сеньория и связанные с ней права оказываются частью целостной феодальной системы, и ее держатель приносит за нее оммаж вышестоящему сеньору, которым может быть король, но чаще кто-то из «держателей баронии». А бароны, на которых лежит обязанность быть хранителями церквей, собирать ополчение для короля, и которым разрешено своими «установлениями» изменять кутюмы, реально обладают суверенностью. Вместе с королем они являются совладельцами суверенности, подобно тому как в начальный период феодализма рыцари замков выступали вместе с шателеном в качестве владетелей замка и всей его округи. В этом отношении неизменность механизма системы поразительна: французское королевство, — как некогда округа, подвластная владетелю замка, — слишком обширно для единоличного правления и должно управляться по принципу кондоминиума. В самом деле: бароны — люди короля, его друзья, какими были и рыцари замка для шателена, и их обязанность — служить королю. Феодальная система ставит короля на верхнюю ступень иерархической лестницы. Ни один барон не может принимать свои «установления» против королевской власти, тогда как король издает ордонансы, обязательные к исполнению во всем королевстве в «военное время, в такое время, когда грозит война, и при необходимости», что, между прочим, дает ему возможность получать субсидии даже в мирное время при условии, что решение принимается на «большом совете» и «разумно».
«По-настоящему сильную монархию можно было бы построить единственно на идеях Бомануара» (Ж. Стрейер). «Гражданское право» лишь подкрепило совокупность норм, содержавшихся в кутюмах.
Достаточно было строго выполнять их, мало-помалу влияя на их эволюцию в желаемом направлении. Так было со статусом апанажей. Нормы обычного права все более и более четко определяли, что апанажи отделяются от королевского домена лишь временно, с тем чтобы «сыны Франции» могли иметь достойное содержание. Главным и достаточным при этом было обеспечить для расторопных королевских посланцев, наблюдавших за соблюдением этих норм, свободу действий за пределами собственно королевского домена, покрывавшего две трети территории королевства. Население постоянно обвиняло этих людей в ненасытной жадности. Действительно, для надлежащей организации управления королевских посланников требовалось все больше и больше. Но все эти сенешали, судьи и бальи не были мздоимцами. Вопреки мнению жалобщиков, они вовсе не относились к числу выходцев из низов. Однако, поскольку им надо было получать вознаграждение и платить своим сержантам — стражникам, помощникам в борьбе с преступностью, с неуплатой налогов, использовалась любая возможность для расширения рамок своей компетенции, ограничивая тем самым пределы иных, тесно переплетавшихся между собой органов юстиции, тесня повсеместно церковные суды, которые на практике также стремились расширить свою юрисдикцию и суды владетелей феодов. Эти владетели в конце концов и стали противиться нововведениям, объединяясь и опираясь на возрожденную ими земляческую солидарность, а после смерти Филиппа Красивого добились на некоторое время возвращения к старым порядкам.
Историки не раз задавались вопросом о степени личного участия Филиппа в делах государства. Этот король стоит первым среди тех, о ком историкам хотелось бы знать: какие мысли занимали его в те минуты, когда он не был погружен в молитву или увлечен охотой; и что именно он действительно решал? Вопрос этот возник потому, что, поскольку государственная машина работала сама по себе, как бы по инерции, и колеса государственного механизма, достаточно отлаженные, крутились ровно, король Филипп, человек весьма грамотный, заставлявший читать себя тексты Боэция по-французски, обычно доверял ведение дел своим службам и воздерживался от участия в практической деятельности, пока речь не шла о военных экспедициях. Вместе с прекрасным знатоком произведений Аристотеля Пьером дю Буа он полагал, что не пристало царям опускаться до мелочных дискуссий. Красавец Филипп был весьма немногословен. По свидетельствам тех, кто близко знал его, «он ограничивался тем, что молча глядел людям прямо в глаза». Достоверно известно одно: он прожил жизнь в поклонении Людовику Святому и всегда стремился подражать ему. Всю жизнь он мечтал возглавить крестовый поход и, может быть, погибнуть в нем. Старея, оставшийся вдовцом король принялся подвергать себя все более суровым истязаниям. Его дед некогда укрепил влияние на «галликанскую» Церковь, отстояв в дискуссии с папой на Лионском соборе право бесконтрольного обложения Церкви в обмен на свое покровительство. Филипп всеми силами защищал Церковь. Свойственное ему постоянное стремление к самоочищению, к очищению своих близких, своего народа и всей Церкви, его представление о себе как о «наместнике земном» Царя небесного, убежденность в том, что власть он получил от самого Господа, и решимость, — как свидетельствовал доминиканец Иоанн Парижский со слов короля, — отлучить от Церкви и сместить с престола самого папу, если тому случится оскорбить чувства верующих, — все это объясняет предпринятые от имени монарха меры, направленные против притязаний папы Бонифация VIII, включая известную пощечину в Ананьи. Король Франции был убежден, что Бонифаций недостоин папского престола, и не менее твердо он был убежден в виновности храмовников, веря их собственным признаниям. Когда король дал приказ отправить тамплиеров на костер, он руководствовался отнюдь не стремлением завладеть богатствами ордена, а желанием следовать примеру своих предков, «пекшихся более, нежели все другие государи, об искоренении ересей и других заблуждений», и сознанием того, что его долг — очистить Церковь от сего срама. По этой же причине в то время в его судах вновь началась охота на ведьм. Тем, кто от Бога имеет меч правосудия, приходится порой выполнять ужасную работу.