К тому же можно было наблюдать участившиеся случаи освобождения рабов в надежде на искупление грехов. И разве Эрминетруда и Бургундофара не родились в парижском регионе? Трудовые повинности, возлагавшиеся на крестьян (как свободных, так и крепостных по рождению), которым выделялись части «вилл», могли представляться наилучшим способом восполнить дефицит рабов античного типа. Несомненно, именно все перечисленные обстоятельства объясняют, почему в VII веке развернулся процесс разделения поместий на две части: одну («резерв») оставлял себе господин, а другую, связанную с ним барщинными отношениями, занимали крестьянские мансы[46].
Все это не противоречит выводу о том, что не случайно сердце Нейстрии — центр власти таких королей, как Клотар II или Дагобер — было главной лабораторией, в которой проходили проверку новые формы землевладения, столь важные для будущего. Вероятно, распространение манса, вскоре ставшего преобладающей моделью сельского очага и крестьянского хозяйства, объяснялось желанием, во-первых, рационализировать управление объектами системы государственного налогообложения — с очевидной целью обеспечить регулярное пополнение казны; во-вторых, урегулировать отношения с церковными доменами, главы которых благодаря дарованной им привилегии иммунитета являлись доверенными лицами королевской власти. В этих случаях (и только в этих случаях) слово «манс» с момента своего появления могло иметь двойной смысл, схожий с тем, который, как кажется, приобрело позднее в средневековье слово «очаг» — одновременно дом, семья, но также — податная единица. Форма маиса продолжала распространяться во второй половине VII века и в начале следующего века на территории Бургундии, Мозельского района, крайнего севера Франкии, долины в нижнем течении Сены и в среднем течении Луары. Манс распространялся в ту эпоху и на тех пространствах, где происходил упадок королевской власти. Поэтому нет сомнений в том, что лишь заботы об улучшении домениального управления повлияли на этот процесс, если исключить всякий интерес чисто фискального свойства. По мере освоения целинных земель и упадка института рабства уходила в прошлое эпоха латифундий. Повсюду началось их размежевание, выделялись участки в форме мансов крестьянам, число которых постоянно увеличивалось. Страх перед возвращением эпидемий, нестабильности отдавал этих людей во власть сильных мира сего.
Закат старых городов и развитие периферийных созвездий
Отживала в ту эпоху и другая структура, унаследованная от античности. Речь идет о старых городах. Тем не менее не следует говорить об упадке городской жизни вообще. Напротив, часто пригороды и примыкавшие к ним деревни переживали настоящее возрождение. Мы видели, что Дагобер, самый «парижский» из франкских королей со времен Хлодвига, предпочел старому дворцу Сите, престижному наследнику старинного римского преториума, сельские резиденции, куда государь перевел за собой свой двор, свою свиту и свое казначейство. Там были помещения, позволявшие проводить приемы (аула — приемный зал) и молиться (часовня), а также многочисленные пристройки, где поселялась свита. То же самое можно сказать и о графах: из первоначальных «городских графов» они понемногу превращались в «сельских графов» [47]. Конечно, на севере большинство графов, стоявших во главе округов, образовавшихся в результате расчленения старинных civitates (гражданских общин, государств), с самого начала селилось в обычных местечках, но становилось все более и более очевидным, что эти графы предпочитали отныне оставаться в королевских «виллах», передаваемых под их охрану, или в своих родовых владениях. Последнее стало возможным в 614 году, когда был принят эдикт, в соответствии с которым вельможи направлялись нести государственную службу в свои родные места. Таким образом, старые города понемногу теряли свое основное назначение быть местом нахождения представителей гражданской власти.
Кое-где (в особенности на юге) от старинных курий сохранились только палаты записей честноправовых актов; последние дефенсоры сохраняли лишь символическую власть. Город оказался епископской цитаделью. Цитаделью, потому что оставался пленником своих стен, как правило, уже стеснявших его; епископской, ибо единственным оставшимся отныне представителем власти являлся епископ — по крайней мере в тех случаях, когда он, как истинный аристократ, а возможно, и как бывший придворный, не предпочитал проживать в своих сельских владениях. Но последний вариант был не столь распространен. Разумеется, епископы часто брали на себя (официально или неофициально обязанности, лежавшие на дефенсорах. И именно в гаком качестве при царствовании Хлодвига II (639–675 годы) епископ Сульпиций Буржский обратился к королю с просьбой об отмене нового, а потому представлявшегося несправедливым налога. Но равновесие нарушилось по мере развития привилегии иммунитета, превращавшей епископа в единственного представителя королевской власти в городе, что прямо повышало его роль в государственном управлении. Были даже случаи, когда король передавал епископу право назначать графов. Такое право дал Дагобер епископу Турскому; Тьерри III и Клотар III, сын Хлодвига II, соответственно епископу Руанскому и Леманскому. В конце VII века были нередки и такие случаи, когда епископы управляли городами и окружающими их равнинами, чеканили деньги, собирали подати с земель, подлежащих налогообложению, контролировали рыночную торговлю. Определенная часть старинных городов превратилась таким образом в настоящие епископские княжества, особенно в Нейстрии после смерти Дагобера. Можно назвать здесь Руан, Нант, Анже, Тур. Орлеан, Ле-Ман…