Для нас задача установления объективного значения гугенотского движения становится еще более сложной, если мы вспомним, что французская Реформация, ставшая идеологическим выражением борьбы гугенотов, была кальвинистской реформацией, а кальвинизм был, по выражению Энгельса, идеологией «самой смелой части тогдашней буржуазии»[151]. И подтверждением этого как будто является тот несомненный факт, что, когда в 1685 г., вслед за отменой Нантского эдикта, последовало изгнание гугенотов из Франции, изгнанной оказалась главным образом зажиточная буржуазия, унесшая с собой на чужбину огромные капиталы и предпринимательские навыки.
Тем не менее точка зрения Лучицкого ближе к истине, чем точка зрения Мишле. Самый факт реакционного значения гугенотского движения нисколько не противоречит утверждению Энгельса, ибо французские кальвинисты, или, как их называли современники, «гугеноты религиозные», не совсем одно и то же, что «гугеноты политические» — действительно активные участники религиозных войн во Франции. Реформация, оказавшаяся во Франции по социальному составу буржуазной и частью плебейской, но никогда не ставшая крестьянской, была слишком слаба и не способна на вооруженное выступление. Те же слои, которые выступали с оружием в руках, были организаторами и деятелями борьбы — борьбы, имевшей место во Франции во второй половине XVI в., — это в первую очередь дворяне, лишь временно влившиеся в среду кальвинистов. Они воспользовались организационными формами кальвинистской церкви, но в массе были мало затронуты ее учением. Когда в конце века их ставка была бита и их притязания окончательно провалились, они снова стали переходить массами в королевскую, т. е. католическую веру, тем самым обнажив первичный, подлинный кальвинистский, т. е. буржуазный фундамент французской Реформации.
Здесь намечается принципиальная разница между гугенотским движением во Франции и Реформацией в Германии. В последней мощное крестьянское восстание грозило феодализму возможной буржуазной революцией, хотя эта возможность оказалась неосуществленной и объективно Реформация усилила феодальных князей. Во Франции, при отсутствии широкого крестьянского движения, инициатива сразу оказалась в руках тех, кто претендовал на роль, аналогичную германским князьям, но их успеху противоречило все предшествующее развитие Франции, тот союз между горожанами и королевской властью, который создал политическое единство Франции и теперь, в XVI в., еще раз отстоял это единство от кандидатов на роль «французских князей» по примеру князей германских.
С другой стороны, мы меньше всего можем сближать, как это делал Мишле, гугенотское движение с Нидерландской революцией, хотя такие аналогии с точки зрения методологической вполне допустимы. Но мы должны иметь в виду, что в Нидерландской революции классом-гегемоном была буржуазия и ее борьба с испанским деспотизмом была подлинно буржуазной революцией. Иным было положение во Франции, где буржуазия не решилась взяться за оружие, не имея поддержки крестьянства, и борьбу начало дворянство, преследуя свои, отнюдь не буржуазные цели, и оно осталось до конца вдохновителем и руководителем движения, а все остальные группировки были лишь в большей или меньшей степени его соучастниками. Но будучи втянутыми в борьбу, одинаково тяжелую для всех, и буржуазия, и крестьянство, и плебейские элементы городов вносили в нее свои собственные требования, защищали свои собственные классовые интересы и, вследствие этого, крайне усложняли обстановку. Главные виновники и зачинщики вынуждены, были менять свое поведение, а в конце концов — и вовсе прекратить борьбу перед лицом народных восстаний.