Но прошло время, благоприятное для государственных переворотов. Самовластие было настолько уже дискредитировано, что король едва отваживался им пользоваться, встречая неодобрение даже со стороны двора. Образовалась новая власть, власть общественного мнения, хотя и не признанная еще, но тем не менее получившая уже такое влияние, что решения ее становились законами. Нация, которая до сих пор совершенно игнорировалась, мало-помалу восстановляет свои права; она хотя и не принимает участия в управлении, но оказывает на него влияние. Этим путем образуется всякая новая сила; сначала она не принимает участия в управлении, а только наблюдает извне; затем она переходит от права контроля к праву содействия. И вот, наконец, настало время, когда среднее сословие должно было получить свое право участия в правлении. Оно уже раньше делало попытки к получению этого права, но эти попытки были бесплодны, так как были преждевременны; раньше оно не имело еще ничего, чем бы могло возвыситься, и не было достаточно сильно, чтобы приобрести власть, так как право свое можно получить только силой. Поэтому оно было только третьим сословием, занимая третье место как при восстаниях, так и в Генеральных штатах; все делалось при помощи его, но ничего для него. При феодальной тирании оно служило королям против господ; во время министерского и фискального деспотизма оно служило знати против короля; но в обоих этих случаях оно являлось лишь орудием, в первом — короны, во втором — аристократии. Борьба велась в чуждой ему сфере и за чуждые интересы. Когда аристократия во время Фронды была окончательно побеждена, третье сословие сложило оружие, что достаточно показывает, насколько роль его была второстепенной.
Наконец, после целого века абсолютного подчинения третье сословие появляется на сцене, но уже действует во имя своих собственных интересов. Что прошло, то не вернется, и для аристократии не было уже возможности вновь подняться после ее падения, так же, как невозможно это было и для абсолютной монархии. У королевской власти должен был явиться новый противник, так как никогда нет недостатка в кандидатах на власть. Этим противником явилось третье сословие, сила которого, богатство, просвещение и самостоятельность — росли с каждым днем; оно должно было победить королевскую власть и ограничить ее. Парламент был корпорацией, но не являлся сословием; в этой новой борьбе он мог способствовать переходу власти из одних рук в другие, но не мог удержать ее для себя.
Двор сам способствовал прогрессу третьего сословия, помогал развитию одного из наиболее сильных средств его — просвещению. Один из самых неограниченных монархов помогал движению умов и против своего желания создал общественное мнение. Поощряя восхваление, он подготовил осуждение, ведь нельзя преследовать свою выгоду так, чтобы это не обратилось против вас же. Когда кончились хвалебные песни, начались исследования, и философы восемнадцатого века сменили литераторов семнадцатого. Религия, законы, злоупотребления — все являлось для них предметом исследования и размышления. Они раскрывали права народа, выражали его нужды, указывали на несправедливости. Этим путем образовалось сильное и просвещенное общественное мнение, удары которого чувствовало правительство, но не осмеливалось заглушить его голос. К общественному мнению прислушивались даже те, на которых оно нападало: придворные во имя моды, власти в силу необходимости подчинялись его требованиям; таким образом, век реформ был подготовлен веком философии, так же точно, как этот последний был подготовлен веком процветания изящных искусств.
Вот в каком состоянии была Франция, когда 11 мая 1774 г. вступил на престол Людовик XVI. Новое царствование получило в наследство от предыдущего большие затруднения: расстроенные финансы, которые не могло исправить ни экономное и миролюбивое министерство кардинала Флери, ни ведущее к банкротству министерство аббата Терре, неуважение к власти, несговорчивый парламент и властное общественное мнение. Из всех королей Людовик XVI по своим намерениям и качествам лучше всего подходил к своей эпохе. Все были утомлены от произвола, он был склонен не пользоваться им; все были раздражены ужасным распутством двора Людовика XV, — новый король отличался чистотой нравов и умеренностью своих потребностей; все требовали реформ, которые сделались неизбежными, — он сознавал общественные нужды и гордился, что мог их удовлетворить. Но делать добро было так же трудно, как и продолжать зло. Надо было бы иметь силу, как для того, чтобы заставить привилегированные классы подчиниться реформам, так и для того, чтобы заставить народ переносить злоупотребления, а Людовик XVI не был ни преобразователем, ни деспотом. Ему не хватало той великой силы воли, которая одна только способна производить государственные перевороты и которая одинаково необходима как монарху, который хочет ограничить свою власть, так и монарху, желающему ее усилить. Людовик XVI имел здравый ум, прямое и доброе сердце, но не обладал энергичным характером и не мог настойчиво вести дела. Его проекты улучшений встречали препятствия, которые он не предвидел и которые он не успел победить. Таким образом, он пал благодаря своим попыткам реформ, как другой мог бы пасть, отказавшись от них. Его царствование вплоть до созыва Генеральных штатов было рядом безрезультатных попыток улучшений.
Выбор Морепа премьер-министром, который сделал Людовик XVI при восшествии на престол, особенно способствовал тому, что все его царствование получило такой характер нерешительности. Молодой король, проникнутый идеей о своих обязанностях и сознавая свою неспособность их выполнить, прибег к опытности семидесятитрехлетнего старика, который впал в немилость в царствование Людовика XV за свою оппозицию королевским любовницам. Но вместо мудреца он нашел в нем только царедворца, гибельное влияние которого осталось на всю его жизнь. Морепа мало заботился о благе Франции и о славе своего государя — он заботился только о том, чтобы не потерять его благосклонность. В качестве президента совета он жил в Версале в комнатах, смежных с покоями короля; он повлиял на ум и характер Людовика XVI, сделав их нерешительными; он приучил его к полумерам, к смене систем, к непоследовательности и, сверх всего, к необходимости во всем действовать чужим умом, а не своим. Морепа пользовался правом выбирать министров. Эти последние по отношению к нему так же держались, как он сам по отношению к королю. Боясь потерять свой кредит, он держал в отдалении от министерства людей, сильных своими связями, и назначал министрами людей новых, которые нуждались в нем, чтобы удержаться на месте и проводить свои реформы. Он по очереди призывал и поручал ведение дел Тюрго, Мальзербу, Неккеру, а они пытались вводить улучшения, каждый в той части управления, которая была им наиболее хорошо изучена.
Мальзерб, происходивший из судейской семьи, наследовал истинные добродетели, а не предрассудки парламентаризма. Свободный ум соединялся в нем с прекрасной душой. Он хотел каждому возвратить его права: осужденным — возможность защиты; протестантам — свободу совести; писателям — свободу печати; каждому французу — гарантию личности; он предложил отмену пыток, восстановление Нантского эдикта, уничтожение бланковых приказов об аресте (lettres de cachet) и отмену цензуры. Тюрго, человек с большим и сильным умом, с решительным характером, с необыкновенной силой воли, пытался осуществить еще более широкие замыслы. Он соединился с Мальзербом, чтобы с его помощью довершить учреждение такой административной системы, которая привела бы к единству в управлении и к равенству в государстве. Этот добродетельный гражданин постоянно был занят мыслью об улучшении судьбы народа: он один предполагал сделать все то, что позднее совершила революция, — уничтожить все сервитуты и все привилегии. Он предложил освободить деревню от барщины, провинции от их застав, торговлю от внутренних таможен, промышленность от всех стеснений и, наконец, заставить знать и духовенство платить налоги одинаково с третьим сословием. Этот великий министр, про которого Мальзерб говорил, что у него голова Бэкона, а сердце Лопиталя, хотел, при помощи провинциальных собраний, приучить нацию к общественной жизни и приготовить ее к восстановлению Генеральных штатов. Если бы он удержался на своем месте, он бы произвел революцию путем правительственных распоряжений. Но при режиме, в котором господствовали частные привилегии и всеобщее порабощение, нельзя было провести ни одного проекта, имевшего целью общественное благо. Тюрго, возбудив против себя неудовольствие придворных своими попытками к улучшению общественного строя и неудовольствие парламента отменой натуральных повинностей и внутренних таможен, наконец, встревожил старого министра тем влиянием, которое он стал приобретать над Людовиком XVI, благодаря своим добродетелям. Людовик XVI покинул его, хотя и говорил, что только он и Тюрго[10] одни желают блага народу.