В своих глубоких и остроумных размышлениях о «Духе законов» Монтескье преподнес Франции картину свободного государства; она поневоле должна была сравнить с этой картиной ужасное состояние страны и незаметно для себя исполниться стремлением к свободе.
В это время выступил Жан-Жак Руссо, провозгласивший, что человеческое общество испорчено и объяснивший эту испорченность дурными общественными учреждениями. Он призывал вернуться к естественной простоте и отказаться от крайней извращенности. Новые и смелые идеи и блестящая критика этого философа вызвали возбуждение во всех слоях общества. Ни одна его книга не повлияла в столь сильной степени на ход революции, как его «Общественный договор», в котором он провозгласил принцип народного суверенитета в форме заключенного народом общественного договора. По этому договору, правитель мог только править, законы же издавал народ, и в таком обществе любой человек являлся, таким образом, и подданным, т. е. гражданином, и представителем верховной власти. Некоторые пошли, однако, еще дальше. Морелли и Мабли обрушились на господствующие понятия о собственности, а к ним присоединились Кондорсе и Бриссо, прославившиеся впоследствии как вожди жирондистов. Бриссо же принадлежит вызывающее гиперболическое выражение «собственность – это кража»; обыкновенно автором его считают Прудона, но это неверно.
Энциклопедистов очень часто преследовали судебным порядком, но могущественные представители дворянства очень часто заступались за них. Новые идеи были и для них забавой, и ради удовольствия с ними знакомились даже при дворе. К тому же это было время просвещенного деспотизма. Было немало князей, бравших под свою защиту наиболее радикальных мыслителей. Фридрих II Прусский находился в тесной дружбе в Вольтером и Ламеттри, а в последние годы своей жизни он виделся с Мирабо и Лафайетом; Екатерина II, управлявшая Россией как азиатский деспот, находилась в интимной переписке с выдающимися энциклопедистами. Все, кто хотел казаться умным, играли с новыми идеями как с красивым, но опасным огнем.
Сюда присоединилась еще начавшаяся незадолго до революции борьба североамериканских колоний Англии за независимость. Когда знаменитый Бенджамин Франклин прибыл в Париж, двор и дворянство встретили его с таким же восторгом, как и народ. Франция давно уже соперничала с Англией в Северной Америке; очень много французов из любви к свободе направились в Северную Америку, чтобы стать под знамена популярного вождя революционной армии Вашингтона. В числе их были уже и те, которым суждено было прославиться во время Французской революции, например Лафайет, Журден, Рошамбо, Кюстин и др. Особенно сильное впечатление произвело участие в этой революционной борьбе такого родовитого дворянина, как Лафайет, и, когда он вернулся во Францию, Людовик XVI даровал ему прощение за его, как говорили тогда, простительную шалость.
Таким-то образом, самые разнообразные обстоятельства соединились для того, чтобы подготовить и вызвать к концу восемнадцатого века давно ожидавшийся глубокий переворот. Казалось, сам воздух был насыщен новыми идеями, и все с замиранием сердца ожидали реформ. Все жили ожиданием революции, все сроднились с мыслью о ней. Когда же она пришла, она оказалась совсем не такой, как люди ожидали и представляли себе. Философы и поэты мечтали, что это будет короткий период проявления народной силы и насилия. Потом, надеялись они, сейчас же начнется давно желанная счастливая эра. Государственные люди не представляли себе, правда, этой задачи в столь простом виде, но и они не думали, что живут накануне такой грозы, которая в течение двадцати лет не перестанет поражать Европу громом и молнией. Поэты, конечно, могут думать, что тысячелетнее зло можно в один год вырвать с корнем, мыслящий же ум всегда поймет, что это невозможно.
Людовик XVI и его государственные люди
В 1774 году скончался Людовик XV, и господство его любовницы Дюбарри кончилось. Преемником Людовика XV был его внук Людовик XVI. Молодой король даже с внешней стороны не производил выгодного впечатления; он был как-то неуверен и неловок в обращении с людьми. Больше всего он питал пристрастие к охоте, меньше же всего, вероятно, к народному благосостоянию. Он вовсе не был столь добродушным человеком, каким его обыкновенно рисуют; если он нам кажется несколько другим, чем обыкновенные неограниченные властители, то в этом виновата только его трагическая судьба. У него не было своих мыслей, характера у него тоже не было, и он был всецело в руках своих приближенных, особенно же в руках своей жены. Во время революции ему пришлось ответить за многое, в чем он вовсе не был виновен, но в качестве монарха он был главным представителем старой Франции, и над ним поэтому и разразились, главным образом, громы революции.