Французский народ возлагал очень много надежд на это собрание, монархия мечтала о том, что предстоящее издание основных государственных законов поможет ей стать на ноги и впоследствии найти удобный момент для их отмены; дворянство и духовенство надеялись, что борьба партий в парламенте поможет им сохранить свои привилегии. Буржуазия надеялась получить от этого собрания свободу личности и обеспечение частной собственности; ремесленники и рабочие надеялись, что оно освободит их от полицейского гнета и даст лучший заработок; сельское население ожидало от собрания, что оно облегчит ужасное бремя налогов, освободит от оброка и барщины и уничтожит крепостное право. Все были полны надежд и опасений, и при таком настроении Франции 5 мая 1780 года было открыто национальное собрание в Версале. Версаль опять был избран для того, чтобы бурные волнения в столице не отражались на ходе занятий собрания.
Открытие собрания произошло с тою традиционною торжественностью, без которой двор обыкновенно не мог♥ обойтись в подобных случаях. Прежде всего, собрание с королем, королевой, принцами и главными сановниками во главе торжественно отправилось в церковь. Необозримые массы народа, стекшиеся со всех сторон посмотреть на народных представителей, обнаружили было много воодушевления, но они очень скоро остыли; народ вскоре заметил, что двор очень враждебно относится к третьему сословию; вынужденный поневоле пойти на уступки, двор теперь старался отомстить ему мелочными, но раздражающими придирками. Сословия должны были быть строго отделены друг от друга. Дворяне выступали в пышных одеждах, в шляпах со страусовыми перьями, вооруженные шпагами; духовенство было в облачении; третье же сословие носило простую черную одежду, шелковые плащи, шляпы без перьев и не было вооружено шпагами. Представители привилегированных сословий были введены в зал заседаний через парадные двери, и они высокомерно оглядывали представителей третьего сословия, которым указан был вход через боковую дверцу. Даже скамейки, на которых сидели представители третьего сословия, были ниже, чем скамейки для духовенства и дворянства.
Представители третьего сословия не скрывали тех чувств, которые возбуждало в них это пренебрежение. Когда король появился для произнесения тронной речи, его, по старинному обычаю, сопровождали королева и принцы; начиная речь, он надел шляпу, за ним то же самое сделало дворянство и духовенство; третье сословие тоже надело шляпы и привело в ярость присутствовавших в зале королевских церемониймейстеров. Третье сословие хотело этим показать, что время подчиненности для него прошло.
Тронная речь в общем была бессодержательна: Людовик XVI говорил о денежной нужде, старался вселить надежды на бережливость, призывал к единению и напирал на свои верховные права; в данный момент это было вовсе неуместно. Вслед за ним говорил хранитель государственной печати Варантен и разразился филиппикой против духа новшеств и неповиновения. Он говорил о справедливых и удовлетворенных королем требованиях, умалчивая о том, что для выражения этих требований должно было состояться особое собрание; он говорил о неразумном ропоте сторонников реформ и о том, что король в снисхождении своем оставил его без внимания; он говорил о бессмысленных мечтаниях и опасных нововведениях, которыми хотят заменить основные и непоколебимые законы монархического правления. Затем сословиям было сообщено, чего собственно правительство ожидает от них. Во всех вопросах, кроме финансовых, они должны голосовать по сословиям; таким путем правительство хотело добиться обложения привилегированных сословий, с целью увеличения государственных доходов. Затем генеральным штатам предстояло обсудить закон о свободе печати, равно как изменения в уложениях о наказаниях и в гражданском кодексе. Вот и все.
После этого стал говорить Неккер, воспользовавшийся случаем показать, как мало он понимал в государственной политике. Человек, добившийся созыва Генеральных штатов, любимец третьего сословия, человек, пользовавшийся всеобщим доверием, не нашел ничего лучшего, как битых три часа говорить исключительно о финансовых вопросах, заваливая слушателей бесконечным рядом цифр. Он даже ни одним словом не обмолвился по такому важному вопросу, как порядок голосования – будет ли последнее общим или по сословиям.