Когда король оставил зал, дворянство и духовенство последовали королевскому повелению, депутаты же, составившие национальное собрание, остались сидеть в глубоком молчании. Они были полны решимости не подчиниться приказаниям абсолютной власти. Это молчание народных представителей было более чем красноречиво; но еще красноречивее была раздавшаяся в этой тишине речь того человека, который с этого момента становится одной из заметнейших фигур революции; это был Мирабо.
Оноре Габриель Виктор Рикетти граф де Мирабо, сын знаменитого писателя-дворянина из Прованса, отличался выдающимися способностями, пылким, страстным характером и очень рано уже не мог ужиться ни со строгим отцом, ни с другими заурядными людьми. Он поступил было на военную службу, но она ему не понравилась; стал вести распутную жизнь, имел много романов и наделал много долгов. Отец постарался, чтобы при помощи бланка о задержании его заключили в государственную тюрьму, и он содержался сперва на острове Ре, затем на Ифе и в Жу. Из Жу он бежал вместе с красивой и молодой женой парламентского деятеля в Голландию. За это его приговорили к смертной казни через повешение, и казнь эта была выполнена над его изображением. Голландия выдала его, и он просидел два года в Венсенне. Добившись свободы, он получил дипломатическое назначение в Берлин. Там он написал книгу о Пруссии и за это подвергся высылке. Возвратившись во Францию, он стал писать против ненавистного ему абсолютизма, и его уже должны были арестовать, как началась революция. Дворянство инстинктивно ненавидело этого необыкновенного человека, и Мирабо примкнул к третьему сословию. Очень часто народ устраивал этому смелому писателю овации и триумфы. Чтоб получить возможность попасть в государственное собрание, он должен был показать, что он занимается каким-нибудь дедом, и он не задумался открыть суконную лавку. Явившись в Генеральные штаты, он жаждал мести абсолютизму, так долго морившему его в тюрьмах, и дворянству, исключившему его из своей среды. Вряд ли можно себе представить более страшного противника для старого порядка и более умелого вождя третьего сословия, чем оказался Мирабо. Это был человек государственного ума и один из величайших политических ораторов всех времен – словом, политический гений. Остается только пожалеть, что он навсегда запятнал славу своего имени, не устояв перед подкупом двора. Пока же значение его быстро возрастало. Ему было тогда ровно сорок лет. Его могучая фигура с некрасивым, изрытым оспою лицом, неуклюжими жестами, его увлекающий пафос, ядовитый сарказм, громкий голос, напоминания об учиненных над ним насилиях – все это превращало его в олицетворение страшного суда над двором и привилегированными сословиями, против которых он направил свою деятельность.
Речь свою он начал с заявления, что король не вправе делать собранию какие-либо указания, что же касается уступок деспотизма, то их всегда надо принимать с оглядкой, так как за ними всегда скрывается опасность. С особенной силой он напоминал депутатам о клятве, принесенной ими в зале городского собрания. В этот момент появляется несчастный обер-церемониймейстер Дрё-Брезе и спрашивает президента Бальи: «Вы слышали королевский приказ?» Бальи уклончиво ответил, что собрание должно сперва обсудить его. Тогда перед этим царедворцем стал Мирабо, объяснил ему, что он здесь не вправе говорить и вообще никаких прав не имеет, и в заключение крикнул ему: «Мы собрались сюда по воле народа, и только силою штыков можно будет нас разогнать. Передайте это вашему господину». Раздался гром аплодисментов, царедворец поспешил скрыться, а Сийес прибавил следующую выразительную фразу: «Сегодня мы те же члены национального собрания, какими были вчера. Приступим же к совещаниям!» Так как показались солдаты, то, по предложению молодого, увлекающегося и красноречивого адвоката Барнава из Гренобля, собрание постановило: личность депутатов национального собрания неприкосновенна; всякий, кто преступит этот закон, подлежит народному суду как бесчестный изменник своему народу и уголовный преступник.