Французская революция XVIII в. казалась Кошену именно таким столкновением, попыткой воплотить абстракцию в жизнь, попыткой «мира в облаках» завоевать «реальный мир». Кошен специально не рассматривал вопрос о связи философских обществ Старого порядка и патриотических обществ эпохи Революции.
Этот вопрос, действительно, сложен и до сих пор не решен в полной мере. С одной стороны, многие видные деятели революции до 1789 г. состояли в каком-либо из философских обществ, какой-либо из академий или масонских лож. С другой - многие из бывших масонов пополнили в революционные годы ряды эмиграции. Кошен не дал определенного ответа, но из его рассуждений нетрудно понять, что он видел в революционных или патриотических обществах прямых наследников «обществ мысли», которые развивались по тем же объективным законам. Так «законом отбора и вовлечения» Кошен объяснял «чистки» Якобинского клуба (изгнание фейянов, жирондистов, дантонистов и т. д.). Задачу таких «чисток» он видел в автоматическом отборе индивидов, наиболее приспособленных для жизни «обществ», - людей без собственного мнения и личных привязанностей. Например, Эро де Сешелю, пережившему целый ряд подобных «чисток», приходилось каждый раз от чего - то отказываться - от происхождения, от славы литератора, от гордости философа, от своих вкусов, склонностей, благ жизни[140]. В результате «отбора» сложился круг людей, управлявших всей жизнью «обществ»: «Таким образом, любое эгалитарное общество через некоторое время неизбежно оказывается в руках нескольких людей - это действие силы вещей, это не заговор, а закон, который можно назвать законом автоматического отбора»[141].
Революция не была ни заговором, ни делом рук народа, считал Кошен[142]. «Ядро мятежа» составлял «малый народ» - члены «обществ», массы же выступали лишь в качестве послушного и слепого орудия. Кошен полностью отрицал какую-либо стихийность в действиях народа. Все выступления, писал он, были задуманы и спровоцированы «обществами»[143].
Возникает вопрос: каким образом сравнительно небольшому числу (по словам Кошена) членов революционных клубов удавалось в решающие моменты революции побуждать якобы незаинтересованные массы к мощным выступлениям? Не располагая достаточными фактами, Кошен обратился к социологическому исследованию М. Острогорского о способах мобилизации избирателей политическими партиями Англии и США[144] и механически перенес их во Францию эпохи Революции. Пользуясь подобным методом, Кошен, почти не обращаясь к фактам для доказательств, обвинил якобинцев в подкупе, шантаже и запугивании масс.
Вслед за Острогорским, применившим термин «машина» к организациям политических партий, Кошен дал такое же название сети революционных обществ. Соответственно каждый из революционеров представлялся ему винтиком этого механизма. Кошен предложил даже особую классификацию участников революции в зависимости от того, какую функцию они выполняли в «машине»[145].
Приписав якобинской диктатуре худшие черты либеральных демократий, Кошен затем сделал не менее произвольное обобщение, доказывая, что террор - неизбежное следствие любой последовательно демократической власти: «Можно сказать, что Террор - нормальное состояние “социальной жизни”; целостность “общества” всегда поддерживается только при помощи взаимной слежки и страха, по крайней мере там, где эта политическая форма применяется в реальном мире, выходя из своей естественной среды - мира мысли»[146].
Добившись единообразия мнений («социализация мышления»), единообразия человеческих качеств, обезличивания людей («социализация личности»), «“малый народ”, или “машина”, перешел к “социализации имуществ”», - писал Кошен. Этот мотив разработан им в меньшей степени, однако и по опубликованным наброскам можно понять, что якобинский режим оценивался им как «коммунистическая автократия». Не имея достаточно четких представлений о коммунистических принципах, Кошен утверждал, что такая мера, как «максимум», означала переход к «коммунизму имуществ»[147].
144