Кошен даже не пытался связать экономические меры якобинского правительства с войной против внешней и внутренней контрреволюции. Он вообще игнорировал войну как фактор, оказавший влияние на развитие революционных событий. Более того, он даже выдвинул такую антитезу: пока «Великий народ» воевал с австрийцами и англичанами, «малый народ» «сражался» против безоружных заключенных в тюрьмах и гильотинировал неугодных. Соответственно Термидор оценивался Кошеном как восстание «Великого народа» против «малого», как победа «реального мира» над «миром в облаках», как возвращение здравого смысла[148].
Таким образом, предложенная Кошеном интерпретация Французской революции имела с идеологической точки зрения ярко выраженную консервативную направленность. Идеализируя Старый порядок, восхваляя католическую церковь, не скрывая вражды к революции и к демократии вообще, Кошен стал продолжателем историографической традиции, ведущей свое начало еще от трудов Э. Бёрка. Естественно, что выход в свет произведений о Революции со столь ярко выраженным политическим подтекстом - произведений, не являющихся конкретными историческими исследованиями, а представляющих собой попытку философско-социологической интерпретации исследований других авторов, вызвал весьма негативные отклики со стороны историков либерального и демократического направлений.
Так, мэтр либеральной историографии А. Олар заявил, что Кошен оживил «старый тезис аббата Баррюэля, будто Революция вышла из лож. Тот факт, что Людовик XVI и два его брата были франкмасонами, заставляет задуматься над тем, насколько обоснован данный тезис. Но автор рассуждает без учета фактов, не ссылаясь или почти не ссылаясь на них»[149].
Еще более критически отозвался о работе Кошена «Революция и свободомыслие» Альбер Матьез: «...Она содействует развитию не истории, а лишь философии и социологии. Это догматическое и формальное построение, имеющее цель доказать, что демократия по закону своего действия не может не сделать индивида рабом общества в том, что касается его мышления, его свободы и его имуществ». Отмечая большое влияние на Кошена исследования Острогорского, Матьез указал на существеннейшее различие между трудами двух авторов: «Если Острогорский ограничился описанием фактов, то г - н О. Кошен захотел дать им логическое объяснение. Естественно, ему удалось выдвинуть лишь произвольные определения, выведенные путем дедукции. Он рассуждает, подобно теологу томистской школы, пользуясь постулатами и силлогизмами. И реальность исчезает при этих упражнениях интеллектуальной эквилибристики»[150].
Матьез особо подчеркивал, что Кошен, выдвигая тезис о ведущей роли «обществ мысли» в подготовке революции, не привел в подтверждение ни текстов источников, ни фактов: «Кошен, видимо, и не догадывался, что ложи до 1789 г. были далеки от того, чтобы стать “обществами мысли”, напротив, они являлись обществами пьянства и развлечений. Кроме того, разные ложи придерживались ритуалов, так сказать, систем, совершенно противоположных. Они не имели между собой ничего общего, кроме того, что одинаково пополнялись выходцами из богатых классов. Они отправили в эмиграцию наиболее значительную часть своих членов. Их политическая роль ничтожна. Предположение, что они имели программу и управляли мнением своих членов, носит совершенно произвольный характер. Однако это предположение необходимо для доказательств Кошена, оно составляет их основу. Если его вынуть, все рухнет»[151].
Так же противоречит всем фактам сведение революционных клубов к филиалам лож и представление о том, что революционное правительство проводило коммунистическую программу, отмечал Матьез. Напротив, это правительство чрезвычайно враждебно относилось даже к идее аграрного закона и постановило предать смертной казни того, кто его предложит.
Столь категорические оценки двух ведущих авторитетов в области революционной истории стали, казалось, окончательным приговором концепции Кошена. Действительно, хотя в 1930-е гг. продолжалось издание некоторых его трудов[152], имя Кошена было почти забыто.
«Возвращение» Кошена связано с развернувшейся в последние три десятилетия дискуссией, вызванной попытками так называемого ревизионистского направления в немарксистской историографии осуществить «новую концептуализацию» Революции, пересмотреть главные выводы и методы «классической» историографии ХІХ - ХХ вв.[153]
149
150
152
Cochin
153
См.: