Но и внешние и внутренние враги Конвента не имели того, что одно обеспечивает победу в революционной войне. Союзники действовали без согласия и под видом священной войны носились с самыми себялюбивыми замыслами. Австрийцам хотелось получить Валансьен, прусскому королю – Майнц, англичанам – Дюнкерк, пьемонтцы стремились вернуть себе Шамбери и Ниццу; испанцы, всех менее заинтересованные лично, все-таки подумывали о Руссильоне; наконец, англичане гораздо более заботились о том, чтобы покрыть Средиземное море своим флотом и поживиться каким-нибудь портом, нежели о том, чтобы толком помочь Вандее. Кроме этого поголовного эгоизма, мешавшего союзникам смотреть далее своей непосредственной выгоды, они все воевали робко и методически и старой военной рутиной защищали рутину политическую.
Что касается вандейцев, людей простых, без рассуждений восставших против духа революции, они дрались как храбрые, но ограниченные вольные стрелки. Федералисты, рассеянные по всей Франции, могли действовать лишь неуверенно и медленно, потому что им приходилось сноситься через большие расстояния, кроме того, они всё же с робостью поднимались против центральной власти, и они не горели страстью. Они втайне упрекали себя за то, что устраивают вредную для Франции диверсию, и начинали сознавать, что не время спорить о том, по чьему образцу – Петиона и Верны) или Робеспьера и Дантона – служить революции, когда вся Европа надвигается на отечество, и при таких обстоятельствах остается только один способ служения. Вокруг них шумели фракции, как бы указывая на их ошибку. Приверженцы Учредительного собрания, агенты бывшего двора, клевреты прежнего духовенства – словом, все сторонники неограниченной власти зашевелились разом, и федералистам стало ясно до очевидности, что всякое сопротивление революции выгодно, главным образом, врагам свободы и нации.
Этим-то причинам Конвент впоследствии был обязан своим торжеством над внутренними мятежами и Европой. Одни монтаньяры, воодушевленные высокой страстью и единой мыслью – о спасении революции, дошедшие до той экзальтации духа, при которой открываются средства самые новые и смелые, не кажущиеся ни слишком рискованными, ни слишком дорогими, должны были удивить и побороть неприятелей и задушить все фракции, не имевшие ни согласия, ни определенной цели.
Конвент, поставленный в такие исключительные обстоятельства, не растерялся. Пока крепости и укрепленные лагеря на время останавливали неприятеля на различных границах, Комитет общественной безопасности день и ночь трудился над преобразованием армий, укомплектованием их посредством постановленного еще в марте набора в триста тысяч человек и отправкой главнокомандующим инструкций, денег и припасов. Он же вступал в переговоры со всеми местными администрациями, удерживавшими припасы для армий, для федералистов, и убеждал их великими словами: общее благо.
Пока эти средства применялись относительно внешнего врага, Конвент принимал не менее действенные меры против врага внутреннего. Первое спасение от неприятеля, сомневающегося в своих силах, – не сомневаться в своих. Конвент так и поступил. Мы уже видели, какие декреты он издал при первом признаке восстания. Многие города не уступили, но депутатам ни на минуту не приходило в голову соглашаться на сделку с теми из них, действия которых решительно приняли характер мятежа. Когда лионцы отказались отослать в Париж арестованных патриотов, депутаты приказали своим комиссарам при Альпийской армии применить силу, не смущаясь ни трудностями, ни опасностями, грозившими комиссарам, например, в Гренобле, где у них были впереди пьемонтцы, а сзади – все мятежники Роны и Изера. Конвент предписал им усмирить Марсель, всем администрациям дал только трехдневный срок для отмены всех двусмысленных постановлений, наконец, послал в Вернон жандармов и несколько тысяч парижан с приказанием немедленно укротить кальвадосских инсургентов, наиболее близко подошедших к столице.
Великое дело конституции, на которую возлагалось столько надежд, тоже не было забыто, и восьми дней хватило на эту работу, которая, впрочем, была больше знаменем, нежели настоящим законодательным актом. Его редактировал Эро де Сешель. Согласно этому проекту каждый француз в двадцать один год становился гражданином и мог пользоваться своими политическими правами без всяких цензовых условий. Граждане избирали по одному депутату на каждые пятьдесят тысяч человек. Депутаты составляли собрание, но могли заседать лишь в течение одного года. Они издавали декреты обо всем, что касалось неотложных нужд государства, и декреты эти надлежало немедленно исполнять. Они сочиняли законы, и эти законы утверждались тогда только, когда первичные собрания не протестовали до истечения данного срока. Первичные собрания для новых выборов сходились сами собою, без предварительного созыва, первого мая. Эти собрания могли требовать особых конвентов для изменения какого-либо конституционного акта. Исполнительная власть вверялась двадцати четырем депутатам, по выбору особых избирателей; это были единственные выборы, производившиеся не непосредственно самим народом: первичные собрания назначали выборщиков, выборщики – кандидатов, а Законодательное собрание уже из этих кандидатов отделяло двадцать четыре человека. Они, в свою очередь, назначали военных начальников, министров, агентов всякого рода и брали их не из своей среды. Они обязаны были руководить ими, наблюдать за ними и несли за них постоянную ответственность. Из исполнительного совета каждый год выбывала половина.