Король принимал слишком строгие меры, и они, отдаляя от него сыновнее сердце, привели к результатам весьма неутешительным. К несчастью, при дворе не было человека, который бы пользовался в равной степени доверием короля и принца и стал примирительным посредником между ними. Всех лучше могла бы пособить горю королева, но, к несчастью, все, что она ни предпринимала для восстановления согласия в семействе, еще более раздувало пожар. Природная доброта ее нрава в этих случаях обращалась в материнскую слабость. Этому же способствовал и план, придуманный ею еще во время младенчества детей и всецело одобренный самим королем.
План этот состоял в том, чтобы еще более скрепить дружбу между домом ее отца и домом бранденбургским посредством новых родственных связей. Она желала увидеть на голове своей старшей дочери Вильгельмины английскую корону, которую надеялась ей доставить через бракосочетание с сыном тогдашнего английского наследного принца, ее брата, а Фридриха ей хотелось женить на его сестре, своей племяннице. Рано начались совещания по этому предмету, и обе стороны были согласны. Оба двора вели окончательные переговоры о выполнении этого плана, от которого ожидали большие выгоды. В надежде на добрые последствия, прусский король в 1725 году пошел даже в союз с Англией и Францией, чтобы сохранить политическое равновесие против союза, составленного Испанией и Австрией, хотя внутренне был убежден, что благо Германии зависит единственно от согласия государств германского союза. Английский двор между тем откладывая решительный ответ о бракосочетании в долгий ящик; прусский король терял терпение; к этому присоединились беспорядки, произведенные прусскими подданными на ганноверской границе; дипломатические сношения приняли характер скрытого неудовольствия, и король, наконец, решительно не хотел более и слышать об этих брачных союзах. {30}
Между тем союз Пруссии с Англией возбудил неудовольствие и ревность в венском кабинете. Австрия, стремившаяся к преобладанию в Германии, с досадой видела, что связи Пруссии с Англией давали новому германскому королевству слишком много самостоятельной силы, и потому было решено, во что бы то ни стало, отклонить прусского короля от союза с Англией и, если можно, привлечь его на свою сторону.
Для этого был отправлен в Берлин австрийский генерал граф Секендорф. Хитрый дипломат так ловко сумел воспользоваться неудовольствиями прусского и английского кабинетов и с таким искусством склонил короля на свою сторону, что в октябре 1726 года в Вустергаузене был заключен между Пруссией и Австрией дружественный трактат, который, впрочем, не был обращен прямо против Англии.
Главная статья этого трактата состояла в следующем: Фридрих-Вильгельм требовал, чтобы император австрийский обеспечил ему наследие Юлиха и Берга, а сам, в свою очередь, обещал ему помощь для защиты прагматической санкции, которой престол упрочивался за женской линией австрийского дома.
Император Карл VI, по-видимому, согласился на требования короля, но внутренне готовил план, как воспрепятствовать новому усилению прусской державы, и вскоре потом составил тайный договор с пфальцским курфюрстом, которым обещал упрочить на-{31}следие Юлиха и Берга за пфальцским домом. Разными дипломатическими увертками сумел он очень искусно продлить заблуждение прусского кабинета на несколько лет. Хитрый Секендорф склонил даже любимца и советника короля, генерала Грумбкова, в пользу Австрии. Грумбков употребил все силы сохранить приязненные отношения Фридриха-Вильгельма к Карлу VI и за усердие свое получил от последнего довольно значительную тайную пенсию.
Таким образом, прусский двор разделился на две партии -- на австрийскую и английскую, которые употребляли все средства, чтобы достигнуть своих целей.
Королева принадлежала к последней. Она никак не хотела оставить своего любимого плана и пользовалась каждым случаем, чтобы склонить короля в пользу Англии. Но постоянные ее усилия, наконец, до того раздражили короля, что семейное спокойствие в его доме разрушилось совершенно. Между венценосными супругами вкралось обоюдное недоверие, которое разжигали еще более услужливые переносчики и клеветники, за которыми, в таких случаях, никогда дело не станет.
Более всего терпели от этих обстоятельств старшие дети короля, потому что королева сумела склонить их на свою сторону. До-{32}верие короля к сыну заменилось постоянным гневом, любовь Фридриха к отцу -- постоянным страхом.
Часто гнев короля доходил до высочайшего раздражения, и это имело следствием, как и всегда бывает в подобных случаях, припадки тоски и меланхолии.
Такой припадок сильной ипохондрии овладел королем зимой 1727 года. Религиозное направление его характера обратилось тут в педантическую набожность, которой он начал мучить все свое семейство. Он выписал себе из Галле знаменитого богослова, профессора Франке, который славился своими христианскими добродетелями, а между тем совсем не по-христиански мстил просвещенному своему противнику, философу Вольфу. Франке ораторствовал за столом короля, за которым только и говорили о библейских предметах. Все удовольствия и, преимущественно, музыка и охота, были преданы проклятию, как греховные побуждения плоти. Король прочитывал своему семейству каждый день, после обеда, по длинной проповеди сочинения Франке. Под конец выбирал он обыкновенно какой-нибудь псалом; камердинер его, хриплый старик, бывший прежде церковным ктитором, делался запевалой, и все присутствующие непременно должны были подтягивать ему хором. {33}
Такого рода занятия совсем не соответствовали деятельному и пылкому характеру Фридриха и старшей его сестры. Важный вид присутствующих, притворная набожность молодых придворных дам и, в особенности, жалкое лицо камердинера, который всеми силами старался придать своему дребезжащему голосу приятность и звучность, возбуждали в них совсем не те впечатления, какие желал произвести король. Это выводило старика из себя, и он не знал никаких мер своей запальчивости.
Ипохондрия короля возрастала с каждым днем: набожные его занятия давали ей пищу. Наконец, он даже решил отказаться от престола в пользу наследного принца, а самому с женой и дочерьми удалиться в Вустергаузен, чтобы там заняться земледелием и молитвой. Как новый Агрикола, он начертал уже план своим занятиям. Сам он хотел обрабатывать небольшое поле, чтобы "в поте лица снести хлеб свой"; королеве назначались заботы домашние и кухня; старшая дочь должна была заняться тканьем полотна, а младшая должна была присматривать за посевом и уборкой хлеба и за огородами.
Все возможные средства были употреблены, чтобы отклонить короля от этой странной мысли, но представления, просьбы и убеждения оставались тщетными.
Наконец, австрийской партии, которая более всех страшилась перемены в правлении, удалось склонить короля к небольшому развлечению. Его уговорили посетить соседственный дрезденский двор, в роскошных праздниках которого надеялись найти самые верные средства против его болезни. Ему представили, как необходимость, склонить в пользу Австрии короля польского и курфюрста саксонского Августа II. Король убедился в этом и, почти против воли, дал слово предпринять путешествие в Саксонию. {34}
Вскоре последовало приглашение короля Августа II, и в середине января 1728 года Фридрих-Вильгельм отправился в Дрезден. Принц Фридрих последовал за отцом.
В Дрездене для молодого принца открылся новый мир. Здесь не было и следа воинской строгости, уединенной жизни, домашнего ограничения, беспрерывных занятий и раболепства, от которых пылкая душа его так страдала в Берлине. Придворная жизнь развивалась здесь перед ним каждый день новой гирляндой удовольствий и праздников; пир теснился к пиру, и самая утонченная изобретательность умела удалить от мысли все заботы и скуку однообразия. Все искусства приносили здесь обильные дани наслаждению, каждое наслаждение возвышалось до восторга.