Впоследствии, будучи в университете, Эсмонд вернулся к этим спорам, но уже совсем на иных основаниях; это было тогда, когда его покровители решили, что он должен избрать духовную карьеру. Однако, хотя подобное призвание было очень по сердцу его госпоже, сам он, в сущности, всегда был далек от него. После того как улегся в нем первый пыл наивного религиозного рвения, внушенного любимым наставником-иезуитом, вопросы умозрительного богословия стали занимать очень немного места в мыслях молодого человека. Когда его детскую веру поколебали, а его святых и мучеников развенчали в его глазах, представив их чем-то недалеко ушедшим от богов Олимпа, религия сделалась для него скорее привычкой, нежели потребностью; он так же решил надеть пасторское платье и белый воротник, как и другие надевают панцырь и ботфорты или же садятся за конторку купца, руководясь при этом не столько собственным выбором, сколько необходимостью и долгом послушания старшим. Во времена мистера Эсмонда университеты полны были подобных молодых людей, которые чувствовали не больше призвания к духовной карьере, нежели он сам.
Когда Томас Тэшер уехал, юным Эсмондом овладело немалое беспокойство и грусть, о причине которых - хоть он и не говорил о том ни слова - добрая его госпожа, должно быть, догадалась; ибо вскоре после того она показала, что не только понимает, чем вызвана меланхолия Гарри, но и знает, как ее лечить. Для нее было обычным делом незаметно наблюдать за теми, к кому привязывал ее долг или чувство, предупреждая или исполняя их желания там, где только возможно. Ей свойственно было от природы постоянно думать о добре, втайне измышлять благие дела и всячески изощряться в заботах об окружающих. Подобную доброту мы склонны принимать как должное; Марии, целебными мазями растирающие наши ноги, редко слышат слова благодарности. Некоторые из нас вовсе не замечают этого служения, и оно не встречает не только признательности, но даже признания; другие вспоминают о нем многие годы спустя, когда нежные заботы, расточавшиеся нам, остались далеко позади и мы лишь запоздалыми слезами можем заплатить свой долг. Тогда нам вновь звучит позабытый ласковый голос, и кроткие взгляды сияют из глубины былого - такие лучезарные и ясные! Такие бесконечно желанные! - а все оттого, что они недосягаемы для нас; как праздничная музыка за тюремной стеной или луч солнца в решетчатом окне, особенно дорогие нам потому, что к ним нет доступа, особенно яркие потому, что вокруг мрак и одиночество, от которых некуда уйти.
Если от леди Каслвуд не укрылось уныние, овладевшее Гарри Эсмондом после отъезда Тома Тэшера, это на первых порах сказалось лишь в том, что она неожиданными порывами веселости старалась рассеять его печаль. Три его ученика (из которых сама она была первым и главным) вдруг оживились и даже загорелись прилежанием; все трое читали и учились с необычным дотоле усердием. "Кто знает, - сказала как-то миледи, - что может случиться и надолго ли нам удастся сохранить столь просвещенного наставника!"
Фрэнк Эсмонд возразил на это, что он вовсе и не хочет учиться больше, и если кузену Гарри охота захлопнуть книгу и пойти с ним половить рыбу, то чем скорее он это сделает, тем лучше; а маленькая Беатриса заявила, что если Гарри вздумает уехать, она тотчас же пошлет за Томом Тэшером, а уж он-то наверняка будет рад водвориться в Каслвуде.
Но вот однажды прибыл из Винчестера посланный с письмом, запечатанным черной печатью, в котором декан извещал миледи, что сестра его умерла и все свое состояние, исчислявшееся в две тысячи фунтов, завещала шестерым его, декана, дочерям, а своим племянницам; и не раз впоследствии Гарри Эсмонду вспомнился быстрый взгляд, который при этом известии бросила на него добрая госпожа, и краска на ее щеках. Она не пыталась выказать притворное огорчение по поводу смерти родственницы, с которой ни она сама, ни ее семья не знались уже много лет.
Когда о случившемся услышал милорд, он также не стал строить постную мину.
- Деньги нам очень кстати; можно будет заново отделать музыкальную залу и пополнить запасы в погребе, а для вашей милости купить карету и пару лошадей, которые годились бы и под верх и в упряжку. Тебе, Беатриса, мы купим клавикорды, тебе, Фрэнк, славную лошадку на хекстонской ярмарке, а Гарри дадим пять фунтов на книги, - сказал милорд, щедрый на свои деньги, а уж на чужие и подавно. - Да если бы у тебя каждый год умирало по тетке, Рэйчел, мы бы всем твоим деньгам нашли употребление, а заодно и деньгам твоих сестер.
- У меня только одна тетка, милорд, а что до моих денег, то... то я предназначаю их для другой цели, - сказала миледи, густо покраснев.
- Для другой цели? Да что ты смыслишь в денежных делах, душа моя? воскликнул милорд. - И разве я, черт возьми, не даю тебе все, что тебе нужно?
- Эти деньги я хочу употребить на... Вы не догадываетесь, на что, милорд?
Милорд поклялся, что не знает, подкрепив клятву одним из самых забористых своих словечек.
- На эти деньги я хочу снарядить Гарри Эсмонда в колледж. Кузен Гарри, - сказала миледи, - не к чему вам дольше скучать в нашей глуши; вы поедете учиться и прославите свое имя, а вместе и наше.
- Черт возьми, Гарри и здесь не так уж плохо, - сказал милорд, на мгновение нахмурясь.
- Гарри уезжает? Как, вы хотите уехать, Гарри? - в один голос воскликнули Фрэнк и Беатриса.
- Да, но он вернется; этот дом всегда будет его домом, - сказала миледи, и голубые глаза ее посмотрели на Эсмонда с небесной кротостью, - а его ученики всегда будут любить его, не правда ли?
- Клянусь богом, ты добрая женщина, Рэйчел! - вскричал милорд, схватив миледи за руку, отчего она покраснела еще больше и попятилась, прячась за спины детей. - В добрый час, кузен, - продолжал он, дружески хлопнув Гарри по плечу. - Я не стану мешать твоему счастью. Отправляйся в Кембридж, мой мальчик; и когда умрет Тэшер, ты получишь Каслвудский приход, если до того времени тебе не представится что-нибудь лучшее. А покупку лошадей и отделку столовой мы отложим до другого случая. Дарю тебе коня"; ступай в конюшню и выбери любого, не тронь только моего иноходца, гнедого меринка и упряжную четверку. Итак, с богом, мой мальчик.
- Пегого, Гарри, пегого. Отец говорит, что это лучшая лошадь во всей конюшне! - воскликнул маленький Фрэнк, прыгая и хлопая в ладоши. - Пойдем сейчас в конюшню, посмотрим его! - А юноша, не помня себя от радости и нетерпения, готов был тут же броситься вон из комнаты и заняться приготовлениями к отъезду.