Чтобы уйти от этой дилеммы, серия «Европейская история в XX веке» пробует другой подход: истории европейских государств и обществ рассказываются каждая отдельно, но в то же время в контексте европейского развития и глобальных взаимосвязей. Чтобы усилить эту интеграцию, издатели серии и авторы договорились о единой структуре, которая – в более или менее четко проявленном виде – лежит в основе всех томов серии: повествование о политических, экономических, социальных и культурных процессах ведется в классической диахронической манере. Однако в некоторые исторические моменты, примерно одни и те же во всех томах, вставлены поперечные срезы, позволяющие представить состояние и условия в описываемом обществе синхронно и, таким образом, открыть возможность для сравнения его с другими странами. Такие срезы даны для времени около 1900 года, середины 1920‑х годов, Второй мировой войны, середины 1960‑х годов и периода после 1990 года. Отклонения от этой сетки обусловлены особенностями истории отдельных стран.
Благодаря этому решению в «концерте» томов серии появляется возможность увидеть различия и сходства, сближения и альтернативы, а национальные истории выводятся из самозамкнутого состояния, но при этом не упускаются из виду специфическая динамика каждой из них и самобытные традиции отдельных стран. При такой попытке совместить национальную историю с европейской перспективой многие читатели неизбежно сочтут, что чему-то уделено слишком мало внимания, да и вообще затея уместить рассказ об истории какой-либо страны в ХX веке в один том требует определенной смелости. Но только в такой форме можно описать диахронные процессы и провести через столетие некие важные линии, которые иначе были бы неразличимы среди множества разных тем и аспектов.
Если мы говорим о «ХХ столетии», то это надо понимать во вполне определенном смысле. Уже стало традицией в историографии считать Первую мировую войну водоразделом между веками. Это имеет свои преимущества, поскольку позволяет лучше разглядеть традиции «долгого XIX века», действие которых сохранялось и после войны. Однако для того, чтобы рассказать историю XX века, необходимо принять во внимание динамику глубоких перемен, происходивших между 1890 и 1914 годами. Она за очень короткое время набрала такой размах, что все европейские общества оказались охвачены ею и вынуждены отвечать на обусловленные ею вызовы. Эта динамика наложила отпечаток и на последующие десятилетия. Поэтому всякий, кто берется описать и объяснить рост идеологических диктатур, две мировые войны, Холокост и деколонизацию, должен вернуться к двум десятилетиям, предшествовавшим Первой мировой войне, чтобы проследить утверждение индустриального капитализма и все более мощных государственных аппаратов, а также подъем крупных радикальных массовых политических движений, которые имели такой разрушительный эффект в ХX веке. Таким образом, в книгах этой серии рассказывается история «долгого ХX века», с 1890‑х годов примерно до 2000 года, причем начальная его точка яснее, чем конечная.
Наконец, авторы и редакторы задались вопросом, как соединить две половины века, столь непохожие друг на друга, таким образом, чтобы были видны взаимосвязи между ними, но при этом не умалялось бы значение глубокого разлома 1945 года. Здесь различия между отдельными обществами очевидны. Но в то же время в многообразии политических проектов и радикальных альтернатив на протяжении десятилетий можно увидеть усилия людей ХX века, направленные на то, чтобы найти такие системы социального порядка, которые соответствовали бы вызовам современного индустриального общества. Это привело к появлению чудовищных государственных образований и ужасным жертвам.
Но можно также увидеть и то, что на многие вызовы, столь остро обозначившиеся в два десятилетия перед 1914 годом, в десятилетия после 1945 года были постепенно найдены такие ответы, которые оправдали себя и все чаще встречали одобрение. Это касалось и форм внутреннего политического строя европейских государств, и отношений между ними, и пропорции между экономическим динамизмом и социальной справедливостью, и отношения к массовой культуре эпохи модерна[1]. После 1960‑х годов западноевропейские общества становились все более похожими друг на друга в плане политической системы, социального устройства, культурных ценностей, экономического уклада и повседневной жизни. Подобные тенденции в зародыше существовали и в странах востока Центральной Европы уже во времена коммунистических режимов, а после 1990 года они начали стремительно набирать силу. Значение этих тенденций сближения и гомогенизации общественного устройства стран Европы более четко осознается в исторической перспективе, нежели оно осознавалось современниками. Но во многих случаях эти тенденции породили и потребность в различиях, потребность в ориентации на национальную историю.
1
Под «модерном» здесь и далее понимается не архитектурный стиль, а вся общественная, политическая, экономическая и культурная эпоха между Промышленной революцией и переходом к постиндустриальному обществу, называемая в немецком языке словом