Пропагандируемый в книге Класа антисемитизм содержал все элементы поворота против политических и культурных эффектов эпохи модерна. Считалось, что евреи особенно успешно справились с вызовами, которые принесла с собой новая эпоха, и не без оснований: они в непропорционально большой степени принадлежали к буржуазии, особенно усердно получали образование и – как у большинства религиозных или этнических меньшинств – их вертикальная социальная мобильность была особенно целеустремленной и успешной. В 1901 году в Пруссии образование выше начальной школы получили 7,3 процента детей из христианских семей, а среди евреев этот показатель составил 56,3 процента. В модерной индустриальной экономике, в банковской сфере, а также в академических профессиях евреи были необычайно широко представлены на рубеже веков. Средний доход у евреев в то время был примерно в пять раз выше, чем у немцев-христиан. Особенно нерелигиозные евреи почти не были связаны с традициями домодерной эпохи и в новых условиях у них лучше получалось сориентироваться и найти себе место, чем у многих христиан и особенно у ретроградно ориентированных представителей буржуазии образования. В фигуре еврея антисемиты свели воедино все свои антипатии и страхи, связанные с негативными (в их восприятии) побочными эффектами эпохи модерна в Германии, приписывая все это проискам очень небольшого меньшинства[31]. Этот памфлет майнцского адвоката, где смешались радикальный национализм, антисемитизм, антисоциализм и антилиберализм, стремление к государственному перевороту и к войне, отражал программные тезисы новых правых, которые с конца 1890‑х годов стали объединяться в националистические массовые организации и для которых Пангерманский союз выступал в качестве своего рода координационного центра. Кроме того, существовали ассоциации буржуазии, объединившиеся после выборов в рейхстаг в Германскую имперскую ассоциацию среднего класса, которая, в свою очередь, сыграла ведущую роль в создании «Картеля производящих сословий», в который объединились Союз сельских хозяев, Центральный союз немецких промышленников и Объединение христианских крестьянских союзов с целью «защиты национального труда» и борьбы с социал-демократией. Кроме того, в лагерь новых правых входили многочисленные студенческие корпорации, которые уже в течение многих лет не терпели в своих рядах евреев, а также старые и новые антисемитские группы, такие как Немецкий союз, Вагнеровские ассоциации и объединения Гобино, Имперский союз «Молот». Число членов в этих радикально антиеврейских организациях было невелико, но благодаря их связи с массовыми организациями и консервативными партиями их идеи получили определенное распространение. Эти группы вышли на политическую арену как новый фактор, значение которого неуклонно возрастало и который, в отличие от консерваторов, не проявлял никакого уважения к правительству империи и канцлеру и выступал за бескомпромиссный военный курс во внешней политике, не придавая никакого значения дипломатическим переговорам[32].
ПЕРЕД ВОЙНОЙ
С начала века в европейской внешней политике произошла смена парадигмы. Строя флот и пропагандируя немецкую «мировую политику», Германская империя оказалась противником единственной реальной мировой державы того времени, Великобритании, не имея на своей стороне ни одного сильного союзника. Эта констелляция доминировала в развитии событий в Европе в последующие годы. В ответ на вызов со стороны Германии Великобритания уладила свои конфликты с Францией и Россией и менее чем за пять лет превратила свои связи с обеими державами в такой прочный, хотя и неформальный, союз, что Германия попала в изоляцию, в формировании которой сама же ранее сыграла не последнюю роль и которую теперь воспринимала как «окружение». И в гонке вооружений, подогреваемой военно-морской политикой Германии с ее программой строительства флота, Великобритания, вопреки ожиданиям Берлина, легко смогла сохранить свое превосходство над Германией. В ходе обострения внешнеполитических конфликтов антигерманский национализм в Англии и антианглийский национализм в Германии приобретали все более резкий и воинственный характер, что, в свою очередь, делало все более трудным проведение внешней политики, которая была бы направлена на достижение компромисса и гасила бы такие разбушевавшиеся эмоции[33]. Тем не менее нельзя сказать, что некая прямая линия развития событий вела от этого момента к началу войны летом 1914 года. Скорее, способность великих держав к преодолению кризисов, которая сделала возможным период мира в Европе, длившийся уже сорок лет, сохранялась, и каждый разрешенный региональный конфликт воспринимался как очередное доказательство работоспособности этой внешнеполитической системы. Проблема, как выяснилось, была в том, что способность добиваться своих интересов у вовлеченных в такие конфликты государств зависела от их готовности демонстрировать, что их не пугает риск войны, до тех пор пока оппоненты не уступят. В этом таилась опасность, что момент для отступления от роковой грани в последнюю секунду может быть упущен – с катастрофическими последствиями[34]. К тому же, если говорить о Германии, какую-то однозначную линию внешней политики было так же трудно разглядеть, как и четко сформулированные интересы. Казалось, основное внимание уделяется не столько тому, чтобы быть великой державой, сколько тому, чтобы вести себя как великая держава. Такая политика демонстрации силы и угрожающих жестов все больше усиливала у других европейских держав впечатление, что Германия стремится к мировой власти и гегемонии.
32
Jochmann, Gesellschaftskrise; Mosse, Völkische Revolution; Bergmann, Geschichte des Antisemitismus. S. 41–51; Aly, Warum die Deutschen?. S. 109–143.
34
Cp. Ruedorffer (настоящее имя Kurt Riezler), Grundzüge der Weltpolitik; cp. Hillgruber, Riezlers Theorie.