Почему система европейской безопасности, которая поддерживала мир в течение почти пятидесяти лет, потерпела крах? Здесь следует выделить четыре момента.
Действующей системы согласования международных интересов больше не существовало. Связь между Великобританией и Германией, которая до этого момента всегда помогала, хотя часто и в последнюю минуту, удерживать опасные региональные конфликты от взрыва, была разрушена усиливающимся соперничеством между двумя державами. Напротив, «система антикризисного менеджмента», которая так долго функционировала успешно, даже поощряла участников к тому, чтобы как можно дольше продолжать рискованные действия, чтобы не быть первым, кто отступит.
В 1914 году большинство военных все еще думали, что европейскую войну можно просчитать наперед: с обеих сторон, как всегда перед вооруженными конфликтами, стратеги мыслили категориями прошлой войны – например, немецких Объединительных войн 1864–1871 годов или колониальных войн конца XIX – начала ХX века. Многие считали, что война будет короткой (уже хотя бы потому, что длительную современная индустриальная экономика не смогла бы пережить) и в ней будет явный победитель, а ее результатом станет перераспределение сил в Европе[41]. Но Гражданская война в Америке, Крымская и Русско-японская войны уже показали, как выглядит модерная механизированная война, насколько выше в ней потери и как в нее оказывается вовлечено гражданское население.
Начальник немецкого Генерального штаба фон Мольтке, который в течение многих лет настойчиво призывал к превентивной войне, не скрывал, что предстоящая война «будет народной войной, которая не закончится решающим сражением, а будет долгой, тяжелой борьбой со страной, которая не сдастся, пока не будут сломлены все ее народные силы, и которая также до предела истощит наш народ, даже если мы окажемся победителями»; в грядущей «мировой войне», предрекал фельдмаршал, европейские страны «растерзают друг друга», она уничтожит «культуру почти всей Европы на десятилетия вперед»[42]. Но в такие предсказания не верили, и они никого не испугали. Ни в чью память еще не впечатались каленым железом воспоминания об ужасах мировой войны с миллионами погибших и оружием массового уничтожения, благодаря которому риск тотальной гибели даже победителей был настолько велик, что воевать становилось невозможно. Именно этот опыт после 1945 года, в условиях холодной войны, помог предотвратить перерастание Берлинского и Карибского кризисов в горячие военные конфликты. Именно его отсутствием и объясняется то кажущееся легкомыслие в действиях правительств крупнейших европейских держав, особенно Германии и Австро-Венгрии, которое мы видим в 1914 году.
В это время внешняя политика, в том числе военная, в гораздо большей степени определялась внутриполитическими факторами, чем в XIX веке. Правительства, монархи и военные больше не были суверенными в этих вопросах, а были тесно связаны с вновь возникшими массовыми движениями, среди которых националистические оказались самыми мощными. И в той степени, в которой правители присоединялись к националистическим движениям, они утрачивали возможности сдерживать эту динамику. Быстро растущее значение средств массовой информации, политизация общества, усиление влияния партий и ассоциаций на политику и общественное мнение давали тем, кто умел направлять и форсировать такие течения, все большее влияние и на внешнюю политику. Это явление можно наблюдать во всех промышленно развитых европейских странах, причем наиболее сильно оно проявилось там, где эффекты модернизации были наиболее сильны.
Если динамика изменений с конца XIX века сама по себе может рассматриваться как фактор движения в сторону войны, то нельзя не отметить, что и война рассматривалась, по крайней мере некоторыми европейцами, как выход, как ответ на вызов, брошенный обществу новыми условиями жизни в эпоху модерна. Во всяком случае, в Германии правый лагерь, наиболее ярко представленный Пангерманским союзом, надеялся, что война подтвердит или возобновит тот порядок, который казался ему оптимальным: прочь от пагубных культурных влияний нового времени – от социалистов до урбанизма и модерного искусства – к социальной структуре, в которой промышленность, наука и модерные технологии сочетались бы с авторитарным правлением, традиционным общественным устройством и стародавними представлениями о культуре и морали. Поэтому возглас «После каждой войны становится лучше!» относился не только к внешнеполитической, но и к внутриполитической ситуации.
42
Moltke, Erinnerungen, Briefe, Dokumente. S. 308; Förster, Der deutsche Generalstab. S. 61–95; Afflerbach, Dreibund. S. 824; Wolfgang J. Mommsen: Der Topos vom unvermeidlichen Krieg. Außenpolitik und öffentliche Meinung im Deutschen Reich im letzten Jahrzehnt vor 1914 // idem. (Hg.) Der autoritäre Nationalstaat. S. 380–406.