Подобные эвокации традиционной буржуазности шли рука об руку с авторитарными представлениями о государстве, с мечтами об укрощении и организации «масс», и, как нетрудно заметить, отсылали к «мышлению в категориях конкретного порядка», характерному для предшествующих десятилетий. Они оставались вирулентными в 1960‑х и начале 1970‑х годов и формировали отправные точки консервативной социальной критики. Их приверженцы интерпретировали и национал-социализм, и коммунизм как варианты массового общества и, таким образом, как подтверждение тех опасений, которые культурные пессимисты в Германии высказывали еще до Первой мировой войны. В политическом плане они образовывали аргументационную основу для отстаивания авторитарной модели общества и государства и выступлений против попыток расширить институционализированную демократию с тем, чтобы обеспечить более широкое участие общества в управлении государством. В культурном плане эта концепция была направлена, прежде всего, против насаждения либеральных концепций в области семьи, воспитания и личной жизни. В этих областях усилия по «строительству плотин» были особенно заметны. Центральную роль играли такие понятия, как «нравственный закон» и «нравственность», под которыми подразумевалась «этика, действующая во все времена, и стабильная константа, не подверженная никаким социальным изменениям», «ментальный якорь стабильности», по словам историка Сибиллы Штайнбахер. Прежде всего, социально исцеляющая сила приписывалась «усвоению понятия о приличиях в области сексуальной морали»: «Что необходимо в связи с нашей общей судьбой в последние десятилетия, – говорилось в лекции фрайбургского преподавателя уголовного права Ешека в 1956 году, – это, прежде всего, мощный уголовный закон, который знает и признает моральные ценности, предполагает существование и обязательность нравственного долга и предъявляет народу, словно в зеркале, улучшенный образ его самого». Распространилось опасение, что исходящие от модерна вредоносные и опасные воздействия уже глубоко проникли в повседневную жизнь германского населения – а потому нужно тем резче им противодействовать[82].
Такие требования касались всех тех явлений, которые считались девиантными, неестественными или характерными для эпохи массового общества: преступность среди несовершеннолетних, молодежные группировки, работающие матери и незаконнорожденные дети, гомосексуальность и сексуальная распущенность; а также комиксы и джаз, иллюстрированные журналы и массовое потребление – короче говоря, все то, в чем проявлялось «пребывание человека в безнадежном плену у аппарата цивилизации»[83].
Отношение бывших нацистских мыслителей, ставших теперь консерваторами, к новообразованному в 1949 году западногерманскому государству тоже было преимущественно критическим и презрительным. Карл Шмитт высмеивал Конституцию ФРГ как «тиранию ценностей», а Эрнст Форстхофф считал, что такое государство, как ФРГ, уже не способно к «духовному самовыражению», поскольку оно не рассматривает и не может рассматривать себя как образование, обладающее «духовной индивидуальностью». Будучи «государством без войны», такая Германия, по его убеждению, больше практически не принимает участия в мировой политике и «должна будет довольствоваться тем, что является уже не субъектом, а только объектом мировой политики». Государство, которое служит лишь экономическому подъему и социальному обеспечению населения, не имеет, по мнению этих консерваторов, реальной цели. «Наша страна экономически жизнеспособна, что она продемонстрировала в последние годы с впечатляющей, хотя порой и несколько тревожащей ясностью, – подчеркивал влиятельный литературный критик Фридрих Зибург. – Но мы не можем гордиться этим; более того, мы даже не чувствуем себя способными ощутить благодарность за это», ведь очевидно, «что у того временного образования, в котором мы живем, нет и не может быть души. Все попытки вселить в нас ощущение реальности ФРГ как нации являются попытками изображать из себя нечто, чем мы не являемся»[84]. Консервативные правые не могли представить себе государство иначе, чем как центр власти. Такое государство, цель которого исчерпывалась материальным благосостоянием его граждан, они могли только презирать.
82
Steinbacher, Wie der Sex nach Deutschland kam. S. 351; Jeschek, Das Menschenbild unserer Zeit. S. 7 f.; ср. Michael Kandora: Homosexualität und Sittengesetz // Herbert (Hg.), Wandlungsprozesse. S. 379–401.
84
Schmitt, Tyrannei der Werte; Forsthoff, Der Staat der Industriegesellschaft. S. 56–60; Sieburg, Die Lust am Untergang. S. 126; cp. Hacke, Die Bundesrepublik als Idee. S. 25 ff.