Тацит во второй главе своего сочинения «Германия» о наших предках рассказывает следующее: в своих древних песнях, единственных их исторических источниках, они прославляют бога Туискона, рожденного матерью-землей, и его сына Манна как родоначальников и основателей их рода. Манну приписывают они трех сыновей, по именам которых названы племена, живущие ближе всех к океану, ингвеонами, живущие посреди – герминонами и остальные – иствеонами. В этом рассказе выражается взгляд на естественное единство нации, взгляд, опирающийся на мифологические символические данные; в этом только предании, и ни в чем больше, сознание национального существования. В содержании предания вместе с тем достаточно определяется отличие от других народов: оно касается не только происхождения германцев, но и происхождения человека вообще; отцом родоначальников этих трех народностей является Манн – мыслящий, духовно одаренный муж, в полном смысле слова человек; сведения же о том, что предшествовало Манну, теряются во мраке божественного происхождения. В предании этом высказалось естественное национальное сознание, подобное тому, какое мы находим в более древние времена у эллинов: у последних одни лишь соплеменники считались людьми в полном смысле этого слова, в силу их божественного происхождения; им противопоставлялись иноплеменники как люди низшего порядка, как варвары. Потому-то и не было необходимости давать отдельные названия чуждым национальностям: все они в совокупности назывались варварами; только в более позднее историческое время принадлежавшее кельтской массе населения название вельши (Wälsche[1]) было подхвачено германцами и сделалось общим германским названием для кельтов.
Гордого сознания принадлежности в силу естественного происхождения к единственному вполне человеческому, избранному народу было вполне достаточно для основы национального единства: в каком же еще подтверждении нуждалось это единство? Разве требовалось единство государства? Если бы даже уровень культуры и политическое счастье делали это единство тогда осуществимым, то как мало могло бы это способствовать более блестящему проявлению божественных свойств национальных судеб! В этом отношении не было даже никакого повода к образованию политического национального сознания.
Отсутствие политического национального сознания ясно обнаружится и тогда, когда мы вместо национальной совокупности остановим свое внимание на отдельных личностях, в состав ее входивших. Германцы – возьмем ли мы северные и южные племена, или вождей первого и четвертого столетий, – все так похожи друг на друга[2], что до чрезвычайности легко смешать их. Единство типа еще не нарушилось ни в силу дифференцирования экономической культуры, ни вследствие различных разветвлений и обособлений в духовной жизни. Зачем при таком однообразии индивидуального существования понадобились бы высшие постепенные сочленения, как то требуется для создания единого государства? Такому состоянию и соответствовало именно раздробление государства.
Такое раздробление и совершилось в значительном размере. Нация распалась на множество мелких народностей, которые в свою очередь расчленились на военно-генеалогические группы приблизительно в тысячу душ, на так называемые сотни. Сотня (Hundertschaft), опираясь на единство естественного происхождения, являлась единственным законным и прочным исходным пунктом в этом постепенном подразделении. Правда, несколько сотен обыкновенно сливались на более или менее долгое время в одно племя; но роковые случайности, борьба и переселения, победы и поражения легко отрывали ту или другую сотню от прежних союзников и заставляли ее примыкать к другим племенам. Так создавалось и исчезало немало народностей в течение дюжины поколений, в продолжение которых мы можем проследить германскую жизнь древних времен, и только историческая песнь сохраняет воспоминания о подвигах и о гибели исчезнувших народов. Это было такое политическое состояние национального существования, которое лучше всего можно сравнить с жизнью низших животных организмов: и здесь такое же легкое и безопасное распадение сложных особей на их более простые члены, за которым следует изменчивое соединение последних в новые более или менее сложные организмы.