Но достигло ли паранойяльное развитие психотического уровня? Переросли ли сверхценные идеи в бредовые и если переросли, то когда?
Был ли у Сталина паранойяльный психоз? Речь, конечно, не может идти о паранойяльной форме шизофрении. Для этого нет никаких оснований. Однако и при паранойяльной психопатии возможны декомпенсации, достигающие психотического уровня. Именно тогда сверхценные идеи превращаются в бредовые. Каково же различие между ними? К сожалению, в советской психиатрии в последнее десятилетие определение бредовых идей было довольно нечетким. «Идею считают бредовой,— писал А. Снежневский,— тогда, когда она не соответствует действительности, искаженно ее отражает и, полностью овладевая сознанием, становится, несмотря на явное противоречие с действительностью, недоступной исправлению. Она приобретает свойство априорной данности, не нуждающейся в обосновании» . Согласно этому определению, бредом могла бы быть признана и вера в чертовщину и нечистую силу, и фанатичная убежденность ортодоксальных марксистов-ленинцев. В «Руководстве по психиатрии» под ред. Г. Морозова определение бредовым идеям вообще не дается. Наиболее четко они характеризуются в современной американской психиатрии: «Бред — ложное непоколебимое убеждение, несмотря на неоспоримое и явное доказательство и очевидность противного — убеждение, которое необычно и не принято в культуре и субкультуре, к которой принадлежит данное лицо».
Однако параноик у власти сам в значительной мере создает окружающую его культуру и субкультуру. Например, под видом «бдительности» насаждает всеобщую подозрительность, шпиономанию, уверенность в том, что все плохое — дело рук «врагов народа».
Однако параноик у власти сам в значительной мере создает свой культ, веру в собственное величие, фактически обожествление самого себя. Тем не менее, когда паранойяльное развитие достигает бредового уровня, железная формальная логика параноика начинает ему изменять. Его заявления и поступки начинают вызывать недоумение, а затем и подозрение в их болезненности среди ближайшего окружения, казалось бы, раболепного, целиком зависимого и неспособного противостоять воле своего вождя. Н. Хрущев в «Воспоминаниях» неоднократно упоминает, когда речь идет о последнем этапе жизни Сталина, что в его действиях было «что-то болезненное». Последние месяцы Сталин на своих застольях почти перестал говорить по-русски, общался с Берией по-грузински. С Молотовым и Ворошиловым вообще перестал разговаривать. Будто бы стал спать в бункере под землей, разделенном на три секции (никто не знал, в которой он спит), и сам изнутри запирал стальные двери. Когда с ним случился инсульт, все двери эти пришлось электросварщикам разрезать.
Берия удалось отстранить от Сталина и арестовать самых преданных ему личного секретаря А. Поскребышева и начальника охраны П. Власика, не говоря уже о личном враче В. Виноградове. У Поскребышева был выкран «секретный документ». Что это был за документ, трудно сказать. Можно лишь сказать, что Сталин относил его к государственным секретам. Сталину показалось, что крадут его гениальные мысли, которые он излагал в последнем своем сочинении «Экономические проблемы социализма». В каком-то журнале он нашел, что некто в своей статье написал слово в слово то, что он сам в своей рукописи, еще не изданной и хранившейся у Поскребышева. Случайного совпадения он не допускал.
Сталин решил, что Молотов — американский шпион. Доказательство он увидел в том, что когда Молотов был в США на ассамблее ООН, из Нью-Йорка в Вашингтон он ехал поездом. Следовательно, полагал Сталин, у Молотова в Америке был собственный вагон. А как он мог его заиметь? Был послан телеграфный запрос А. Вышинскому в Нью-Йорк. Тот ответил, что собственного вагона в США у Молотова нет, но Сталина это не успокоило. Дело дошло до того, что Сталин К. Ворошилова стал считать английским шпионом, перестал ему доверять, не допускал на заседания Политбюро. Почему именно английским? Не потому лишь только, что летом 1939 г. Ворошилов в Москве вел переговоры с английской военной делегацией. Переговоры ни к чему не привели. Последовал наш известный пакт Рибентропа — Молотова с фашистской Германией.
Н. Хрущев писал еще резче, что Сталин был уже «безусловно тронут», «у него психика была как-то нарушена». Поэтому в последние месяцы Сталин во время застолий не ел и не пил, пока кто-либо другой из сотрапезников не попробует из этого же блюда или из той же бутылки. «Он выжидал... смотрит, ничего человек, тогда он немножко выпьет, смакует, а потом начинает пить». Каждое блюдо проходило такую дегустацию. Только Берия, даже когда обедали у Сталина, получал еду из кухни со своей дачи. Неужели в представлении Сталина все яды должны были действовать почти мгновенно? И эти «пробы» действительно могли оградить от отравления? Понятно, что специалисты подвергали химическому анализу на яды все съедобное, что доставлялось на сталинскую кухню. Но С. Аллилуева вспоминает, что у Сталина «брали пробы воздуха изо всех комнат». Другие предосторожности Сталина также были довольно примитивны. Ему на ночь стелили в двух-трех комнатах и «никто не знал», где он спит. Гардины на полметра были подрезаны от пола, чтобы за ними никто не мог спрятаться.