А Керенский? Став министром юстиции, он ратовал с думской трибуны за отмену смертной казни, став военным министром, сразу потребовал ее возобновления. Он громче всех кричал о мире и погнал измученную армию в наступление. Он издавал одни приказы и тут же заменял их противоположными. Своими речами он расшатывал и без того слабую дисциплину, а потом пытался ее укрепить «эффектными» мерами. Например, он придумал беспрецедентное наказание для пулеметного полка в Петрограде, выступившего в июне 1917 г. против временного правительства. Безоружными вывели солдат на площадь и предали поруганию — под свист и улюлюканье зевак «заклеймили позором». Не случайно в октябре этот полк одним из первых перешел на сторону большевиков и охранял Смольный. Керенский заигрывал с рабочими, когда ему грозил Корнилов, и бросился в объятия корниловца Краснова в страхе перед большевиками. Уже в мае он предал ту революцию, которая вознесла его в феврале.
Склонность к соблазнительным фантазиям, как известно, является неотъемлемой чертой истериков. Но особенно они предаются несбыточным грезам, когда действительность оказывается совсем не такой, какой хотелось бы.
Гапон, «соблазняя» одного из эсеров-террористов службой в царской охранке мечтал о том, как хорошо было бы взорвать департамент полиции, где, видимо, по его представлению, хранились компрометирующие его документы. Деньги от охранки можно и взять, но пустить их на пользу рабочих. А самой охранке можно никого не выдавать. А если и придется кого-то назвать, то этого человека можно заранее предупредить и он успеет скрыться. Надо только «как-нибудь» устроить, чтобы все спаслись. А речь шла о выдаче заговора об убийстве одного из министров, и выданных ждала бы виселица. Будучи сам агентом охранки, Гапон предлагал убить и ее начальника, и Рачковского — тех, кто его завербовал и даже предлагал эсерам свои услуги, только чтобы ему «помогли».
Высокое положение Керенского определяло и далеко идущие мечты. Безумной фантазией было бросить в наступление против немцев деморализованную, уставшую, плохо вооруженную русскую армию и ждать лавровый венок победителя. У фронтовых частей, уже возненавидевших после этого Временное правительство, он решил искать помощи в борьбе с перешедшим на сторону большевиков петроградским гарнизоном. «За солдатскую массу я отвечаю! Я сам поведу войска к Петрограду!» — заявил он утром 25 октября. Его приказы носили иногда нелепо-фантастический характер. Узнав о том, что суда Балтийского флота (неизвестно какие) устремляются к Неве, Керенский радиограммой отдает решительный, но весьма неопределенный приказ: «Всем судам, идущим в Петроград без разрешения Временного правительства! Приказываю: командирам подводных лодок топить суда, не повинующиеся Временному правительству». Так как никому, да и ему самому, неизвестно было, какие суда не повинуются, а на подступах к Неве никаких подводных лодок не было, то неизвестным оставалось кто кого должен топить.
Оказавшись с Красновым в Царском селе, Керенский немедленно воспользовался его мощной радиостанцией и отдал приказ давно ему не повинующемуся петроградскому гарнизону: «Всем частям Петроградского военного округа, по недоразумению и заблуждению примкнувшим к шайке, вернуться не медля ни часу, к исполнению своего долга. Идите спасти Петроград от анархии, насилия и голода и Россию от несмываемого позора, наброшенного темной кучкой невежественных людей, руководимой волей и деньгами императора Вильгельма».
При всей недальновидности, отсутствию реальных планов к нерассудительности истерические натуры оказываются удивительно предусмотрительными во всем, что касается денег.
Гапон из своей неожиданной популярности сумел извлечь немалую материальную выгоду. За 10 тыс. рублей согласился издать свои воспоминания о 9 января. Он печатался в лондонской «Тайме» и эта респектабельная газета платила ему бешеные гонорары. Разыграв роль «надпартийного вождя», за которым идут «все рабочие России», от неизвестного лица Гапон заполучил огромный по тем временам капитал в 50 тыс. франков на «организацию революционного движения». Ходили слухи, что эти деньги были из весьма сомнительного источника — от японского посланника в Париже. Россия еще вела войну с Японией. Вряд ли до Гапона эти слухи не доходили. В его адрес поступало еще много разных пожертвований. Конечно, значительная часть этих денег шла далеко не на революционные дела. Вернувшись в Россию, Гапон вскоре стал жить на широкую ногу, ездил по роскошным ресторанам, шикарно одевался. Один из эсеров вспоминает, как в Москве мчался Гапон на тройке по только что сожженной и расстрелянной рабочей Пресне пировать в «Яр». С гиканьем и свистом, как загулявший купчик. И в России Гапон сумел заполучить от Витте 30 тыс. на «восстановление рабочих отделов» (т. е. клубов).