Ханжество Ивана сквозило и в его изуверской расправе с конюшим Федоровым. Иван вообразил, что этот конюший хочет свергнуть его с престола и сам сделаться царем. Он вызвал Федорова к себе, велел обрядить его в свои царские одежды, посадил на трон, кланялся ему в ноги, называл царем, а затем тут же вонзил ему нож в сердце.
Показной аскетизм Ивана, изнурительные посты, длительные моления бессонными ночами сочетались в нем с кровожадным зверством и половой распущенностью. Мало того, что Иван последовательно переменил семь законных жен (православная церковь допускала лишь три законных брака, и религиозный Иван казалось бы должен был свято чтить этот закон). По свидетельству летописей он сменил около пятидесяти наложниц. Он велел приводить к себе чужих жен, затем отдавал их на поругание опричникам и после этого отправлял их обратно к мужьям. Если же опасался мести, то умерщвлял их. Но и этого мало. Наряду с этим Иван сожительствовал со своим кравчим молодым красавцем Федором Басмановым, а по намекам некоторых летописцев и с молодым боярином Вельским. Предполагают, что Иван Грозный понуждал к сожительству жену своего старшего сына Ивана. Незадолго до смерти дряхлый, прикованный к постели, заживо разлагающийся царь обратился с похотливым вожделением к пришедшей его навестить жене его младшего сына Федора (будущей царице Ирине). Несчастная невестка в омерзении и страхе бежала от своего сладострастного свекра. Когда же к нему пришел его сын Федор, то Иван стал убеждать его в том, что Ирина ему не верна, распутна, что с нею надо развестись и заточить ее в монастырь.
Особо жгучая ненависть возникает к тем, кто когда-либо оказывал покровительство или которым чем-либо были обязаны. У параноика, стоящего у власти, как это мы видим на примере Ивана Грозного, этот род ненависти обращается на тех людей, тех своих сподвижников, чьей успешной деятельности параноик обязан своим возвеличением. В первую половину царствования Ивана велись успешные войны. Впоследствии Иван почти поголовно обвинил в измене всех, кто прославился ратными подвигами и завоеваниями, и жестоко расправился с ними. Упрочению своей государственной власти Иван в значительной мере был обязан умной политике, которую вели помощники его первых лет — Сильвестр и Адашев. Трагична была их судьба.
Для идей преследования, которыми терзался царь Иван, характерна еще одна отличительная черта, которую отмечает псковская летопись. Страх преследования и связанные с ним жестокости обострялись в виде внезапных приступов. Эти приступы начинались1 на фоне относительного душевного покоя. Нередко во время долгих богослужений лицо Ивана внезапно искажалось и он отдавал самые жестокие и бесчеловечные приказы. Посереди трапезы царь издавал иногда дикий крик, который стал сигналом сбора для опричников, и все они мчались вместе с царем пытать и казнить томящиеся в застенках жертвы. Такой же крик во время трапезы в Новгороде послужил сигналом для разгрома города. Но приступы, по-видимому, обрывались также внезапно, как и начинались. П. И. Ковалевский полагает, что легендарное «спасение Пскова», избежавшего судьбы Новгорода, скорее всего, связано с тем, что у Ивана миновал подобный приступ. По возвращении его из разгромленного Новгорода в Москву наступил период некоторого затишья.
Видимо, кошмарная жестокость Ивана, его садизм, личное его участие в истязаниях и пытках, собственноручные убийства своих мнимых врагов так же, как и приступообразные состояния, проявляющиеся аффектами ярости и лютыми зверствами, — все это объяснимо наличием в его характере эпилептоидных черт. Сам Иван эпилепсией не страдал, но наличие в этом отношении какой-то скрытой неполноценности можно подозревать. Эпилепсией болел один из его сыновей — Дмитрий. А его старший сын — убитый им Иван — обнаруживал, как и его отец, некоторые эпилептоидные черты.
Чтобы довершить наше повествование об Иване Грозном, остановимся на странных обстоятельствах, предшествующих смерти Ивана. В последний год своей жизни (Иван умер в пятьдесят с лишним лет), по словам очевидцев, царь заболел какой-то странной болезнью: «...В течение многих дней и не говорил ни с кем, ни пищи не принимал, ни даже звука не издавал, так что казалось он онемел. А затем, по истечении многих дней, когда боль открывала ему уста, он только звал своего сына Ивана (ранее убитого им — А. Л.). Ему мерещилось, что он видит Ивана, что он слышит Ивана, что тот с ним говорит, что он перед ним стоит, а иногда жалобно призывал его к себе как бы живого».