Въ слѣдующемъ 1345 г. и вел. княгиня Анастасія (Августа, Литовка), супруга вел. князя Симеона, также пожелала украсить стѣнописью монастырскую церковь Спаса на Бору, гдѣ въ тотъ родъ по кончинѣ своей и была погребена. И здѣсь работали Русскіе же мастера, у которыхъ старѣйшинами были Гойтанъ [59], Семенъ и Иванъ, ученики Грековъ, какъ обозначилъ ихъ лѣтописецъ.
Затѣмъ было приступлено къ стѣнописанію и въ церкви Іоанна Лѣствичника. Работы во всѣхъ, этихъ церквахъ были окончены уже въ 1346 г.
Но зарождавшаяся Москва водворила у себя не одно иконописное художество, она завела у себя и колокольное литье. Въ этомъ 1346 г. вел. князь Симеонъ съ братьями Иваномъ и Андреемъ, значитъ на общій братскій счетъ, слили три колокола большихъ и два меньшихъ. Лилъ ихъ мастеръ Борисъ Римлянинъ, который еще въ 1342 г. уже слилъ колоколъ великій (вседневный) въ Новгородѣ къ св. Софіи по повелѣнію владыки Новгородскаго Василія, призвавшаго для этого дѣла мастеровъ изъ Москвы и во главѣ ихъ упомянутаго Бориса, человѣка добра (по мастерству), замѣчаетъ лѣтописецъ. Русское имя Борисъ обнаруживаетъ, что Римлянинъ былъ уже православнымъ.
Такимъ образомъ и богатый и знатный Новгородъ, процвѣтавшій торговлею, воспользовался художествомъ колокольнаго литья все-таки изъ Москвы, успѣвшей начать самостоятельную независимую работу и на этомъ поприщѣ народнаго развитія.
Художники Греки появились въ ней съ митрополитомъ Ѳеогностомъ, который самъ былъ родомъ Грекъ и несомнѣнно призвалъ къ своему двору мастеровъ различныхъ художествъ, какихъ недоставало въ Русской странѣ.
Художники Итальянцы появились въ Москвѣ по случаю торговыхъ сношеній съ южными Черноморскими краями, особенно съ Сурожемъ и съ Генуэзскою Кафою, съ тамошнимъ богатымъ торгомъ. О прибывшихъ въ Москву гостяхъ — Сурожанахъ лѣтописцы упоминаютъ подъ 1356 г. Но по всему вѣроятію и раньше этого года Генуэзскіе торговцы уже хорошо знали дорогу въ Москву, такъ какъ сѣверный торгъ, направлявшійся прежде, до XIII ст., на Кіевъ по Днѣпру, теперь измѣнилъ это направленіе и шелъ уже черезъ Москву по Дону, чему еще до нашествія Татаръ очень способствовали именно тѣ же Итальянскіе генуэзскіе торги, сосредоточившіе свои дѣла въ устьяхъ Дона и въ Крымскихъ городахъ Сурожѣ и Кафѣ. Сурожцы въ качествѣ Итальянскихъ торговцевъ упоминаются въ 1288 г. по случаю кончины Волынскаго князя Владиміра Васильковича, когда по немъ во Владимірѣ Волынскомъ плакали Нѣмцы, Сурожцы, Новгородцы и Жидове.
Надо вообще замѣтить, что первая Москва, какъ только начала свое историческое поприще, по счастливымъ обстоятельствамъ торговаго и именно итальянскаго движенія въ нашихъ южныхъ краяхъ, успѣла привлечь къ себѣ, повидимому, особую колонію Итальянскихъ торговцевъ, которые подъ именемъ Сурожанъ вмѣстѣ съ Русскими заняли очень видное и вліятельное положеніе во внутреннихъ дѣлахъ Великокняжеской столицы и впослѣдствіи много способствовали ея сношеніямъ и связямъ съ Итальянскою, Фряжскою Европою. Къ концу XV вѣка эти связи завершились весьма важнымь событіемъ — бракосочетаніемъ Іоанна III съ Софьею Палеологъ, устроеннымъ непосредственно одними Итальянцами и еще съ большею силою водворившемъ въ Москвѣ Фряжское вліяніе не только въ политикѣ, но главнымъ образомъ въ области разнаго рода художествъ.
Однако участь Русскаго художническаго развитія въ теченіи всей нашей древней Исторіи была очень бѣдственна, постоянно встрѣчая неодолимыя препоны въ нашемъ же древнемъ коснѣніи, которое цѣлые вѣка заставляло насъ обитать въ деревяннъіхъ городахъ, молиться въ деревянныхъ храмахъ, благо дремучіе и непроходимые лѣса доставляли дешевыя средства для скорѣйшаго устройства жилищъ и укрѣпленія городовъ. А дерево постоянно съѣдалъ вольный огонь безъ остатка. Съ деревомъ погибало все, и богатое, и бѣдное въ обстановкѣ быта. Цѣлыя столѣтія надъ Русскою землею изъ конца въ конецъ ходилъ неустанно Божій батогъ, Божій бичъ съ страшнымъ именемъ пожара.
Москва только что устроилась послѣ четвертаго великаго пожара и вотъ, спустя толъко 10 лѣтъ, въ 1354 году она опять горитъ: погорѣлъ Кремникъ весь, церквей сгорѣло 13. Затѣмъ, спустя еще 10 лѣтъ, въ 1365 г., снова «загорѣся городъ Москва оть (церкви) Всѣхъ Святыхъ съ верху (рѣки Москвы) отъ Черторьи (такъ прозывался глубокій оврагъ и ручей у нынѣшнихъ Пречистенскихъ воротъ) и погорѣ Посадъ весь и Кремль и Заречье». Эта церковь стояла близь новаго храма Христа Спасителя, почти на томъ мѣстѣ, гдѣ нынѣ сооружается памятникъ Императору Александру III.
Страшное было это лѣто! «Было тогда знаменіе на небеси, солнце являлось аки кровь а по немъ мѣста черны, и мгла стояла съ поллѣта, и зной и жары были великіе, лѣса и болота и земля горяше, рѣки пересохли и былъ страхъ и ужасъ на всѣхъ людяхъ и скорбь великая».
Пожаръ Москвы въ этотъ сухменъ и зной великій сопровождался сильною бурей и вихремъ, разносившимъ за 10 дворовъ головни и бревна съ огнемъ, такъ что не было возможности гасить: въ одномъ мѣстѣ гасили, а въ десяти загоралось и никто не успѣвалъ спасать свое имѣніе, — огонь все поѣдалъ. Въ два часа времени весь городъ погорѣлъ безъ остатка. Такъ этотъ пожаръ и прослылъ-отъ Всѣхъ Святыхъ «Всесвятскій пожаръ». Прежде таковъ пожаръ не бывалъ, замѣтилъ лѣтописецъ.
Въ тотъ же годъ, очень вѣроятно, что послѣ пожара, митрополитъ Алексѣй по откровенію Божію заложилъ каменную церковь шестую въ городѣ, во имя Чуда Архангела Михаила въ Хонѣхъ съ мыслью основать здѣсь митрополичій монастырь.
Небольшая церковь была выстроена въ одно лѣто на восточномъ краю дубоваго города неподалеку отъ его стѣны, на мѣстѣ, гдѣ до того времени находился Царевъ Посолmскій дворъ или подворье Ордынскихъ пословъ. Очень вѣроятно, что митрополитъ Алексѣй, исцѣливъ отъ болѣзни царицу Тайдулу, выпросилъ у ней это мѣсто для учрежденія монастыря и конечно съ цѣлью выселить изъ Кремля татарскихъ пословъ.
Можно полагать. что эта каменная церковь построена на мѣстѣ прежней деревянной, сгорѣвшей во Всесвятскій пожаръ. На другой же годъ послѣ этого бѣдствія митрополитъ Алексѣй озаботился вмѣсто обгорѣвшихъ стѣнъ дубоваго города построить городъ каменный. По его совѣту и благословенію, не медля нимало, стали готовить камень, по всему вѣроятію въ подмосковныхъ Мячковскихъ и другихъ тамошнихъ каменоломняхъ; зимою 1366 г. возили его къ городу, а весною 1367 г. заложили городъ и началась постройка съ великимъ поспѣшеніемъ, для чего отовсюду собраны были во множествѣ мастера каменнаго дѣла. Причины такой торопливости по всему вѣроятію скрывались въ недобрыхъ вѣстяхъ со стороны враждебной Твери.
Пространство города въ это время было увеличено. Съ восточной стороны, къ торговой площади, оно было отодвинуто по крайней мѣрѣ саженъ на 30, къ теперешней линіи Кремлевской стѣны. Должно полагать, что и въ другихъ мѣстахъ городъ раздвинулся шире прежняго дубоваго. Выше упомянуто, что дубовыя стѣны стараго города находились уже въ чертѣ каменныхъ.
Поспѣшность, съ которою воздвигались каменныя стѣны, оправдалась на другой же годъ (1368-й), когда побуждаемый врагомъ Москвы, Тверскимъ княземъ, Литовскій князь Ольгердъ, недуманно, негаданно, внезапно явился подъ этими стѣнами со множествомъ своихъ полковъ. Москва успѣла только выжечь свой посадъ, дабы не дать врагу способовъ устроить изъ деревянныхъ строеній приметъ къ городу, то-есть своего рода мосты къ его сгѣнамъ. Литовскіе полки стояли около города трое сутокъ, но взать его не могли. Въ окрестностяхъ Ольгердъ произвелъ великое опустошеніе, пожегъ остатки посада, монастыря, церкви, попалилъ села и волости, пограбилъ всякое имущество и даже отогналъ съ собою всю скотину. Это было первое зло Москвѣ отъ Литвы, то-есть въ сущности отъ Твери, съ которою борьба не утихала, а все болѣе разгоралась.
59
Гойтанъ почему-то названъ Карамзинымъ (IV, 172) иностранцемъ. Къ этому г. Иловайскій (II, 39) прибавилъ, что «судя по имени, едва ли не былъ этотъ Гойтанъ выходцемъ изъ юго-западной Руси, можетъ быть, привезенный или вызванный оттуда первою супругою Симеона Литовско-Русскою княжною. И самый Петръ митрополитъ, родомъ Волынецъ, искусный въ иконномъ письмѣ, покровительствовалъ развитiю этого искусства въ Москвѣ и призыву мастеровъ изъ юго-западной Руси». Карамзину, повидимому, имя Гойтанъ доказалось иностраннымъ, а оно давнее Русское слово, означающее снурокъ, на которомъ носили кресты тѣльники, стало быть, это было только простое прозвище иконописца. По назначенію и усердію супруги Симеона онъ росписывалъ церковь Спаса въ качествѣ старѣйшины, при чемъ названъ ученикомъ Грековъ, а главное Русскимъ родомъ (Ник. III, 181. Кар. IV, пр. 372).