Известными начальниками кова были царедворец Князь Роман Гагарин, Воевода Григорий Сунбулов (прощенный изменник) и Дворянин Тимофей Грязной: знатнейшие, вероятно, скрывались за ними до времени. 17 Февраля вдруг сделалась тревога: заговорщики звали граждан на лобное место; силою привели туда и Патриарха Ермогена; звали и всех Думных Бояр, торжественно предлагая им свести Василия с Царства и доказывая, что он избран не Россиею, а только своими угодниками, обманом и насилием; что сие беззаконие произвело все распри и мятежи, междоусобие и самозванцев; что Шуйский и не Царь, и не умеет быть Царем, имея более тщеславия, нежели разума и способностей, нужных для успокоения державы в таком волнении. Не стыдились и клеветы грубой: обвиняли Василия даже в нетрезвости и распутстве. Они умолчали о преемнике Шуйского и мнимом Димитрии; не сказали, где взять Царя нового, лучшего, и тем затруднили для себя удачу. Немногие из граждан и воинов соединились с ними; другие, подумав, ответствовали им хладнокровно: "Мы все были свидетелями Василиева избрания, добровольного, общего; все мы, и вы с нами, присягали ему как Государю законному. Пороков его не ведаем. И кто дал вам право располагать Царством без чинов государственных?" Ермоген, презирая угрозы, заклинал народ не участвовать в злодействе, и возвратился в Кремль. Синклит также остался верным, и только один муж Думный, старый изменник, Князь Василий Голицын - вероятно, тайный благоприятель сего кова - выехал к мятежникам на Красную площадь; все иные Бояре, с негодованием выслушав предложение свергнуть Царя и быть участниками беззаконного веча, с дружинами усердными окружили Шуйского. Не взирая на то, мятежники вломились в Кремль; но были побеждены без оружия. В час опасный, Василий снова явил себя неустрашимым: смело вышел к их сонму; стал им в лицо и сказал голосом твердым: "Чего хотите? Если убить меня, то я пред вами, и не боюсь смерти; но свергнуть меня с Царства не можете без Думы земской. Да соберутся великие Бояре и чины государственные, и в моем присутствии да решат судьбу отечества и мою собственную: их суд будет для меня законом, но не воля крамольников!" Дерзость злодейства обратилась в ужас: Гагарин, Сунбулов, Грязной и с ними 300 человек бежали; а вся Москва как бы снова избрала Шуйского в Государи: столь живо было усердие к нему, столь сильно действие оказанного им мужества!
К несчастию, торжество закона и великодушия было недолговременно. Мятежники ушли в Тушино для того ли, что доброжелательствовали Самозванцу, или единственно для своего личного спасения, как в место безопаснейшее для злодеев? Их бегством Москва не очистилась от крамолы. Муж знатный, Воевода Василий Бутурлин, донес Царю, что Боярин и Дворецкий Крюк-Колычев есть изменник и тайно сносится с Лжедимитрием. Измены тогда не удивляли: Колычев, быв верен, мог сделаться предателем, подобно Юрию Трубецкому и столь многим другим, но мог быть и нагло оклеветан врагами личными. Его судили, пытали и казнили на лобном месте. Пытали и всех мнимых участников нового кова и наполняли ими темницы, обещая невинным, спокойным гражданам утвердить их безопасность искоренением мятежников.
Но зло иного рода уже начинало свирепствовать в столице. Лишаемая подвозов, она истощила свои запасы; имела сообщение с одною Коломною и того лишилась: ибо рать Лжедимитриева вторично осадила сей город. Предвидев недостаток, алчные корыстолюбцы скупили весь хлеб в Москве и в окрестностях и ежедневно возвышали его цену, так что четверть ржи стоила наконец семь рублей, к ужасу людей бедных. Тщетно Василий желал умерить дороговизну неслыханную, уставлял цену справедливую и запрещал безбожную; купцы не слушались: скрывали свое изобилие и продавали тайно, кому и как хотели. Тщетно Царь и Патриарх надеялись разбудить совесть и жалость в людях: призывали Вельмож, купцев, богачей в храм Успения, и пред олтарем Всевышнего заклинали быть человеколюбивыми: не торговать жизнию Христиан и спустить цену хлеба; не скупать его в большом количестве и тем не отнимать у бедных. Лицемеры со слезами уверяли, что у них нет запасов, и бессовестно обманывали, думая единственно о своей выгоде, как и во время дороговизны 1603 года. Народ впал в отчаяние. Кричали на улицах: "Мы гибнем от Царя злосчастного; от него кровопролитие и голод!" Люди, уверенные в обмане мнимого Димитрия, уходили к нему единственно для того, чтобы не умереть в Москве без пищи; другие толпами врывались в Кремль и вопили пред дворцом. "Долго ли нам сидеть в осаде и ждать голодной смерти?" Они требовали избавления, победы и хлеба - или Царя счастливейшего! Василий не скрывался от народа: выходил к нему с лицом спокойным, увещал и грозил; смирял дерзость страждущих, но только на время. Радея о бедных, он убедил Троицкого Келаря Аврамия отворить для них Московские житницы его обители: цена хлеба вдруг упала от семи до двух рублей. Сих запасов не могло стать надолго; но вопль умолк в столице, и счастливая весть ободрила Москву.
Князь Гагарин, первый из мятежников, ушедших к Самозванцу, несмотря на крамольство, имел душу: увидел, узнал Лжедимитрия и явился к Царю с раскаянием; принес ему свою виновную голову; сказал, что лучше хочет умереть на плахе, нежели служить бродяге гнусному - и был помилован Василием: выведенный к народу, Гагарин именем Божиим заклинал его не прельщаться диавольским обманом, не верить злодею Тушинскому, орудию Ляхов, желающих единственно гибели России и святой Церкви. Сии убеждения произвели действие, и еще несравненно более, когда Гагарин объявил Москвитянам, что стан Тушинский в сильной тревоге; что Лжедимитрий и Ляхи сведали о соединении Шведов с Россиянами; что Князь Михаил Скопин-Шуйский ведет их к столице и побеждает. Удивление радости изменило лица печальные: все славили Бога; многие устыдились своего намерения бежать в Тушино; укрепились в верности и с того дня уже никто не уходил к Самозванцу.
Гагарин сказал истину о тревоге злодеев Тушинских. Опишем начало подвигов знаменитого юноши, который в бедственные времена родился счастливым, и коему надлежало бы только жить, чтобы спасти Царя, ознаменованного Судьбою для злополучия. Мы видели, как Михаил Шуйский, во время величайшей опасности, с горестию удалился от войска, чтобы искать защитников России вне России: прибыв в Новгород, где начальствовали Боярин Князь Андрей Куракин и Царедворец Татищев, он немедленно доставил Королю Шведскому грамоту Василиеву; писал к нему и сам, писал и к его Воеводам, Финляндскому и Ливонскому, Арвиду Вильдману и Графу Мансфельду, требуя вспоможения и представляя им, что Ляхи воцарением Лжедимитрия хотят обратить силы России на Швецию для торжества Латинской Веры, будучи побуждаемы к тому Папою, Иезуитами и Королем Испанским. Ничто не было естественнее союза между Шведским и Российским Венценосцами, искренними друзьями от их общей ненависти к Ляхам. Надлежало единственно удостоверить Карла, что Шведы еще найдут и могут утвердить Василия на престоле: для чего Князь Михаил, следуя своему наказу и внушению Политики, таил от Карла ужасные обстоятельства России; говорил только о частных в ней мятежах, об измене тысяч осьми или десяти Россиян, которые вместе с пятью или шестью тысячами Ляхов злодействуют близ Москвы. Требовалось немало времени для объяснений. Секретарь Мансфельдов виделся с Князем Михаилом в Новегороде, а Воевода Головин, шурин Скопина, поехал в Выборг, где знатные чиновники Шведские ждали его, чтобы условиться в мерах вспоможения. Между тем Князь Михаил, желая спасти Москву и Царя не одною рукою иноплеменников, мыслил ополчить всю северо-западную Россию, и грамотою убедительною звал к себе Псковитян, хваля их древнюю доблесть; но Псковитяне, уже хвалясь злодейством, ответствовали ему угрозою - и самые Новогородцы оказывали расположение столь подозрительное, что Князь Михаил решился искать усердия или безопасности в ином месте; вышел из Новагорода с Татищевым, Дьяком Телепневым и малочисленною дружиною верных, и требовал убежища в Иванегороде: там их не приняли, ни в Орешке, где Воевода, предатель Боярин Михайло Салтыков, считая Лжедимитрия победителем, уже именовал себя его наместником. В то время, когда Михаил, оставленный и некоторыми из робких спутников, при устье Невы думал в печали, что делать? явились Послы от Новагорода с молением, чтобы он возвратился к Святой Софии. Митрополит Исидор и достойные Россияне одержали там верх над беззаконием и встретили Князя Михаила как утешителя, в лице его приветствуя отечество и верность; искренно клялися умереть за Царя Василия, как предки их умирали за Ярослава Великого, и сведав, что Воевода Лжедимитриев, Керносицкий, с Ляхами и Россиянами идет от Тушина к берегам Ильменя, готовились выступить в поле. Древний Новгород, казалось, воскрес с своим великодушием; к несчастию, ревность достохвальная имела действие зловредное.