Хотя Стен-Банер, Горн и Бое договаривались с нами еще именем Короля Сигизмунда, но он в самом деле не имел в том участия, и, мало заботясь о строптивой Швеции, в какой-то душевной сонливости редко сносился с Москвою и по делам Литовским. Тем более хитрила наша Дума Государственная, стараясь вселить в Вельможных панов недоверенность к беспечному Королю, и как бы с удивлением дав им заметить, что Сигизмунд в своем титуле ставит имя Швеции выше имени Польского Королевства, спрашивали: «с их ли ведома он унижает знаменитую корону Ягеллонов пред Готфскою, столь новою и ничтожною? ибо Шведы еще недавно были подданными Дании, вместо Государей имея у себя Правителей, которые сносились только с Новогородскими Наместниками». Но величавые Паны, еще с живым неудовольствием воспоминая повелительную твердость Баториеву, любили мягкого Сигизмунда и хвалились его счастием, одержав победу над Ханом Крымским, надеясь без войны взять Эстонию и наслаждаясь временным миром с Россиею, также им довольною.
Ослабленный несчастным походом Московским, Хан еще не престал, как видим, усильно действовать против соседственных держав Христианских, чтобы искать добычи, не впасть в презрение у своих хищных Князей и не лишиться власти от гнева Амуратова: ибо Султан осыпал его жестокими укоризнами за малодушное бегство из России, коего стыд падал и на знамена Оттоманские. Желая усыпить Феодора, Казы-Гирей писал к нему о возобновлении дружбы между ими; извинялся легковерием, насказами злых людей, которые хотели их ссорить, и гонец Крымский за тайну объявил Правителю, что Хан, зная мысль Султанову дать иного властителя Тавриде, намерен отстать от Турков, всею душою соединиться с Царем, все Улусы вывести из полуострова, разорить Крым, основать для себя державу и крепость на берегах Днепра, на Кошкине Перевозе, и там служить неодолимою оградою для России, в угрозу ненавистным Оттоманам, или Феодор доставит ему несколько пуд серебра на строение сей крепости; что в удостоверение своего дружества к нам и в задаток будущих великих услуг Казы-Гирей идет снова опустошать Литву. Хан, как обыкновенно, обманывал; а мы, как обыкновенно, и верили ему и не верили: послали гонца в Тавриду с ответом, что забудем все его злодейства, если он искренно примирится с нами; что дружба великого Монарха Христианского и для Мусульманина предпочтительнее игу Оттоманскому; что мы хотя и не в войне с Литвою, однако ж не будем досадовать на Хана за опустошение сей враждебной для него земли (коварство, называемое политикою!). Но чиновник Московский, еще не доехав до Тавриды, сведал, что ее Царевичи, Калга Фети-Гирей и Нурадин-Бахта, уже огнем и мечом свирепствуют в пределах Рязанских, Каширских, Тульских, где, не к похвале бдительного Правителя, все сделалось жертвою их мести или корыстолюбия: защиты не было. Они не думали идти к Москве: ушли назад, но истребив селения и захватив в плен множествоДворян с детьми и женами. Сия оплошность России стоила злой насмешки Хана, сказавшего с видом удивления гонцу Феодорову: «Куда делося войско Московское? Царевичи и Князья наши не вынимали ни сабли из ножен, ни стрелы из колчана и плетью гнали тысячи пленников, слыша, что ваши храбрые Воеводы прячутся в лесах и в дебрях». В знак милости надев на сего чиновника золотой кафтан, Хан велел ему уверить Феодора, что Царевичи действовали самовольно и что от нас зависит купить мир с Тавридою серебром и мехами драгоценными!
Упорствуя в желании сего мира, Феодор решился тогда возобновить сношения с Султаном и послал в Константинополь чрез Кафу Дворянина Нащокина требовать, чтобы Амурат запретил Хану, Азовцам и Белогородцам воевать Россию из признательности к нашему истинному дружеству: «ибо мы, — так писал Царь к Султану и Годунов к Великому Визирю, — не хотим слушать Императора, Королей Испанского и Литовского, Папы и Шаха, которые убеждают нас вместе с ними обнажить меч на Главу Мусульманства». Изъявив учтивость Посланнику, Визирь сказал: «Царь предлагает нам дружбу: мы поверим ей, когда он согласится отдать великому Султану Астрахань и Казань. Не боимся ни Европы, ни Азии: войско наше столь бесчисленно, что земля не может поднять его; оно готово устремиться сухим путем на Шаха, Литву и Цесаря, а морем на Королей Испанского и Французского. Хвалим вашу мудрость, если вы действительно не хотели пристать к ним, и Султан не велит Хану тревожить России, буде Царь сведет с Дону Козаков своих и разрушит четыре новые крепости, основанные им на берегах сей реки и Терека, чтобы преграждать нам путь к Дербенту: или сделайте так, или (в чем клянуся Богом) не только велим Хану и Ногаям беспрестанно воевать Россию, но и сами пойдем на Москву своими головами, сухим путем и морем, не боясь ни трудов, ни опасностей, — не жалея ни казны, ни крови. Вы миролюбивы; но для чего же вступаете в тесную связь с Ивериею, подвластною Султану?» Нащокин ответствовал, что Астрахань и Казань нераздельны с Москвою; что Царь велит выгнать Козаков из окрестностей Дона, где нет у нас никаких крепостей; что связь наша с Грузиею состоит в единоверии и что мы посылаем туда не войско, а Священников и дозволяем ее жителям ездить в Россию для торговли. Нащокин предлагал Визирю изъясниться с Царем чрез Посла Султанского: Визирь сперва не хотел того, сказав: «у нас нет сего обычая: допускаем к себе послов иноземных, а своих не шлем»; однако ж согласился наконец отправить в Москву сановника, Чауша Резвана, с требованиями объявленными Нащокину; а Царь с ответом и с дарами (с черною лисьею шубою для Амурата, с соболями для визиря) еще Послал в Константинополь Дворянина Исленьева (в июле 1594), обещая унять Козаков и свободно пропустить Турков в Дербент, в Шамаху, в Баку, если Амурат уймет Казы-Гирея. «Мы велели (писал Феодор к Султану) основать крепости в земле Кабардинской и Шавкалской не в досаду тебе, а для безопасности жителей. Мы ничего у вас не отняли: ибо Князья Горские, Черкесские и Шавкалские были издревле нашими подданными Рязанских пределов, бежали в горы и там покорились отцу моему, своему давнишнему, законному властителю». Сия новая история Кабарды и Дагестана не уверила Султана, чтобы их Князья были Рязанскими выходцами: он видел стремление Московской Политики к присвоениям на Востоке, не мог ей благоприятствовать и не думал содействовать успокоению России, то есть мирить Хана с нею.
Сии Константинопольские Посольства не доставили нам ничего, кроме любопытных сведений о состоянии Империи Оттоманской и Греков. «В Турции ныне (доносил Нащокин) все изменилось: Султан и Паши мыслят единственно о корысти; первый умножает казну, а для чего, неизвестно: прячет золото в сундуках и не делает жалованья войску, которое в ужасном мятеже недавно приступало ко дворцу, требуя головы Дефтердаря, или Казначея. Нет ни устройства, ни правды в Государстве. Султан обирает чиновников, чиновники обирают народ; везде грабеж и смертоубийства; нет безопасности для путешественников на дорогах, ни для купцов в торговле. Земля опустела от войны Персидской и насилия, особенно Молдавская и Волошская, где непрестанно сменяют Господарей от мздоимства. Греки в страшном утеснении: бедствуют, не имея и надежды на будущее». Исленьев был задержан в Константинополе, где в 1595 году воцарился Магомет III: ибо сей новый Султан, гнусный душегубец девятнадцати братьев, ждал только благоприятного времени, чтобы объявить войну России. Между тем, в Цареграде называя Донских витязей шайкою разбойников, мы посылали им воинские снаряды, свинец и селитру. Они умножились числом, принимая к себе Козаков Днепровских и всяких бродяг, вели непрестанную войну с Азовом, с Ногаями, с Черкесами, с Тавридою и ватагами ходили на море искать добычи, слушаясь и не слушаясь указов Царских. Нащокин из Азова писал в Москву, что Козаки станиц низовых силою отняли у него дары Государевы, не хотели без окупа выдать ему своих пленников, Султанского Чауша с шестью Князьями Черкесскими, и с досады одному из них отсекли руку, вопя на шумной сходке: «Мы верны Царю Белому; но кого берем саблею, того не освобождаем даром!» Своевольством заслуживая опалу, Козаки заслуживали и милость Государеву, будучи непримиримыми врагами злодеев и зломысленников России.