Наконец, заметный сдвиг произошёл и в среде трудящиеся угнетённых наций. Через голову своих буржуазно-националистических организаций трудящиеся массы стали всё чаще связываться с большевистскими организациями. Трудящиеся угнетённых национальностей начали понимать, что свободу они могут получить не от своих буржуазных организаций, а из рук победившего народа.
Во всех слоях трудящегося населения изменилась форма борьбы. Всё движение подходило вплотную к вооружённому восстанию.
В лагере революции — подавляющий перевес сил. Но, как это не раз показывал опыт, буржуазия, располагая организованной военной силой, командным составом, сетью белогвардейских организаций, могла разгромить этот лагерь революции. Русская буржуазия вновь собирала для этого силы. Предупредить выступление контрреволюции можно было только вооружённым восстанием рабочих и солдат.
Между 12 и 14 сентября Ленин написал два директивных письма Центральному Комитету, Петербургскому и Московскому комитетам большевиков. Он отмечал, что «получив большинство в обоих столичных Советах Рабочих и Солдатских Депутатов, большевики могут и должны взять государственную власть в свои руки»[5].
Ленин с исключительной чёткостью объяснил, почему именно сейчас восстание стало в порядке дня.
«Восстание, — писал Владимир Ильич, — чтобы быть успешным, должно опираться не на заговор, не на партию, а на передовой класс. Это во-первых. Восстание должно опираться на революционный подъём народа. Это во-вторых. Восстание должно опираться на такой переломный пункт в истории нарастающей революции, когда активность передовых рядов народа наибольшая, когда всего сильнее колебания в рядах врагов и в рядах слабых половинчатых нерешительных друзей революции»[6].
Эти три условия были налицо.
Пролетариат полностью поддерживал партию большевиков. Это показал провал авантюры генерала Корнилова, когда на призыв большевиков поднялся весь рабочий класс. Это подтвердили Советы обеих столиц, приняв резолюции большевиков. Об этом говорили перевыборы Советов в промышленных центрах, где руководство переходило в руки пролетарской партии.
«За нами большинство класса, авангарда революции, авангарда народа, способного увлечь массы»[7], — писал Ленин. Широкие слои крестьянства высвобождались из-под влияния помещиков и буржуазии. Политически это выразилось в развале партии эсеров. Усиливались «левые» эсеры. Меньшевики искали новую опору и цеплялись за земцев, кооператоров, представляющих кулацкие группы деревни. Солдаты изживали последние остатки доверия к соглашателям.
Это подтвердил рост влияния большевистской партии на армию. Исстрадавшийся и изголодавшийся народ понял, что мир, землю, хлеб он может получить только из рук пролетариата, «… за нами большинство народа» [8], — писал Ленин.
В лагере ближайших союзников буржуазии — среди эсеров и меньшевиков — чувствовались неуверенность в своих силах, разброд, появились всякие «левые» течения как среди меньшевиков, так и среди эсеров.
Колебание было и в лагере контрреволюции. Хотя кадеты и крепко сколачивали все буржуазные элементы в единый блок, однако им не удалось устранить противоречия между отдельными группами. Черносотенцы тянули назад, к старому режиму. Левые кадеты всё ещё держались за соглашение с эсеро-меньшевиками.
Колебанием прежде всего пытался воспользоваться германский империализм. Германское правительство в начале сентября 1917 года тайно обратилось к Франции с предложением заключить мир. Германия соглашалась пойти на уступки Франции и Англии на Западе при условии получить свою долю на Востоке. Германские дипломаты при этом спекулировали угрозой грядущей революции, ибо к осени 1917 года во французской армии начались волнения. Солдаты требовали мира. Движение охватывало целые корпуса и проникало даже и в английские части. Угрожая возможностью революции, Германия пыталась добиться мира на Западе, чтобы развязать себе руки на Востоке и покончить с Россией.
Но переговоры затянулись. Маневр немцев не достиг цели. Тогда германская дипломатия, никогда не брезговавшая никаким средствами, быстро переменила фронт и обратилась к буржуазному Временному правительству с предложением начать переговоры о сепаратном мире. Временное правительство не прочь было пойти на переговоры: это позволило всеми силами обрушиться на большевиков. Но когда в большевистской печати появились сведения о сговоре империалистов, вся буржуазная и соглашательская печать подняла крик о «большевистской клевете». Кадетские газеты трубили об «особой осведомлённости большевиков», намекая, что сведения якобы почерпнуты из немецких источников.
Между тем слухи о закулисной сделке появились в иностранной прессе. В кругах Антанты заговорили о попытке Временного правительства пойти на сепаратный мир с Германией. Министры Временного, правительства вспомнили, что такая попытка однажды ускорила падение одного правительства: положение Николая II оказалось очень затруднительным, когда стало известно о его попытке заключить сепаратный мир с Германией. Временное правительство стало заметать следы.
Министр иностранных дел Терещенко, вчера ещё отрицавший «слухи» о сговоре, вынужден был заявить в печати, что Германия действительно предлагала заключить мир. Американский посол в России Френсис признавался уже после гражданской войны:
«Терещенко, прежний министр финансов и министр иностранных дел, прибыл в Архангельск и дважды обедал у меня…
Терещенко уверял меня, что около 1 августа он получил выгодные предложения о мире от Германии. Он показал их только Керенскому»[9].
Русская буржуазия принимала участие в грабительском сговоре. За удушение революции имущие классы России готовы были продать часть страны.
Колебания в стане контрреволюции сковывали инициативу буржуазии. Наоборот, в лагере революции под руководством партии большевиков силы увеличивались и крепла готовность к борьбе. В дни корниловщины большевики показали всему народу свое умение руководить борьбой с контрреволюцией и решительно, отстаивать интересы трудящихся.
Письмо Ленина в Центральный Комитет, Петроградский и Московский комитеты заканчивалось следующими словами:
«Перед нами налицо все объективные предпосылки успешного восстания. Перед нами — выгоды положения, когда только наша победа в восстании положит конец измучившим народ колебаниям, этой самой мучительной вещи на свете, когда только наша победа в восстании сорвёт игру с сепаратным миром против революции, сорвёт её тем, что предложит открыто мир более полный, более справедливый, более близкий, мир в пользу революции»[10].
Ленин призвал партию к восстанию. Но речь шла пока не о самом дне восстания, не о точном его сроке. Этот вопрос, по мнению Ленина, могли решить те, кто соприкасался с рабочими и солдатами, с массами. Назрел кризис — это надо было сделать ясным для партии. В порядок дня всей работы партии должна была стать подготовка вооружённого восстания.
Но такая задача требовала от большевиков соответствующего изменения тактики.
Прежде всего необходимо было порвать с так называемым Демократическим совещанием, которое открывалось 14 сентября. Напуганное народным движением против корниловского мятежа, Временное правительство пыталось укрепить своё положение. Решено было расширить базу, на которую опиралось правительство. В Петрограде было созвано совещание, названное эсеро-меньшевиками в целях обмана народа Демократическим. В состав совещания были приглашены представители городских дум, земств, кооперативов, Советов рабочих и солдатских депутатов, армейских организаций, профсоюзов, фабрично-заводских комитетов. При этом думы и земства получили несравненно больше представительства, чем организации рабочих, солдат и крестьян. Временное правительство предполагало, что Демократическое совещание при таком подтасованном представительстве выскажется за поддержку буржуазного правительства. Таким путём соглашатели думали предупредить революцию и перевести страну с пути советской революции на путь буржуазно-конституционного развития. Кстати, даже такое искусственно подобранное совещание высказалось за создание коалиционного правительства, но без участия в нём кадетов, — настолько сильно было недовольство правительством в народных массах.
9
Francis D. В. Russia from the American Embassy. April 1916— November 1918. New York, Charles Schribners sons, 1921, pp. 291–292.