Мир Яна Стена (1626–1679) — это мир пирушек, которыми наслаждаются простые люди. Он показывает их в домах и тавернах, они не думают о моральных стандартах людей из других классов. Но часто внутри такой пьяной сцены кроется собственно мораль картины. Художник пишет то череп, напоминающий о смерти, то мальчика, пускающего мыльные пузыри, как намек на хрупкость человеческой жизни. И смысл картины кардинально меняется. Зрителю напоминают, что такое веселье — это всего лишь иллюзорная защита от более трагической реальности[151].
Некоторые картины Стена носят название Soo de Ouden Songen («Как старики поют, так дети и визжат»). Это намек на то, что дети будут следовать плохому примеру старших. На этих картинах взрослые и дети держат стаканы, кувшины и трубки. Некоторые из веселящихся играют на флейте или на волынке. У каждого персонажа на картине что-то во рту или около губ. И в самом центре одной очень «шумной» картины (илл. 39) сияет неприкрытая округлая грудь матери. Она держит толстого младенца, в руке у которого глиняная курительная трубка. Обнаженная грудь выглядит неуместно в такой непристойной обстановке. Если судить поверхностно, ее можно рассматривать как еще один символ вседозволенности в пьяном мире Яна Стена. Но если вдуматься, то в картине явно заметен контраст между «естественной» грудью — природным источником пищи и морального развития — и «неестественными» субстанциями, которые одурманивают разум пьяниц и курильщиков у Стена. С точки зрения моралиста, женщине следует держать грудь подальше от подобного окружения.
В популярной литературе также содержались предупреждения о том, что грудь может извращенно использоваться для плотских утех. О проститутках писали, что в юности они были служанками, которые лукаво обнажали грудь, когда работали по дому, чтобы заманить в ловушку членов семьи мужского пола. Одно из стихотворений начинается так: «Старший сын моего хозяина всегда хватал меня за грудь…»[152]. Дом без должного надзора мог стать промежуточной станцией на пути в бордель. Такие тексты писались для того, чтобы предупредить молодых работающих женщин о плотских соблазнах и необратимой потере девственности. Но и молодых людей из среднего и высшего классов они предупреждали о необходимости сопротивляться соблазнам низших классов.
Если говорить только о размерах, то эти «плотские соблазны» были великолепны. Голландские женщины пользовались репутацией весьма пышногрудых дам. К середине XVII века голландские и фламандские женщины вдохновили художников на создание совершенно иных идеальных образов. Впервые в истории искусства после древних богинь большие груди вошли в моду. Фламандский художник Рубенс (1577–1640) стал родоначальником моды на пухлых женщин. А после его смерти другие голландские и фламандские живописцы довели размеры грудей своих моделей до невиданных пропорций. Комментируя эту новую модель, Анна Холландер отмечает, что после 1650 года в голландском искусстве наблюдается изобилие «дам с весьма пышными грудями, выскакивающими из выреза. Эти груди выглядят больше и круглее, чем веком ранее, и они сильнее блестят»[153].
Несмотря на кальвинистские и баптистские духовные постулаты, ни голландцы-протестанты на севере страны, ни голландцы на юге никогда полностью не отказывали себе в наслаждении земными радостями. Выражением их стремления получать удовольствие от форм и красок окружающего мира является национальная одержимость тюльпанами (в XVII веке эта одержимость привела к национальному экономическому фиаско из-за спекуляций луковицами тюльпанов!), а в живописи с ее пейзажами, натюрмортами и женскими телами — роскошными округлыми формами. «Богатство выбора», ставшее результатом подъема голландской буржуазии и колониальной экспансии страны, относится не только к сырам, фруктам и цветам, но и к хорошо откормленным телам.
Приезжавшие в Голландию в XVII веке оказывались под впечатлением от пышных прелестей голландских женщин и свободы их поведения, немыслимой для респектабельных женщин других европейских стран. «Поцелуи в общественных местах, смелые речи, прогулки без сопровождения — все поражало иностранцев, и особенно французов, как шокирующая непристойность, хотя они раз за разом убеждались в неприступном целомудрии замужних женщин»[154]. Заметные округлости голландских женщин и их свободные манеры явно не были синонимами сексуальной распущенности, как это было бы на родине иностранцев.