Рубка голов продолжалась с четверть часа, причем палачи кричали, шумели и производили какой-то шипящий звук: жа-жа-жа иуо-уо-уо и т. п. Крика преступников не было слышно, ибо они были так плотно привязаны, что не могли кричать. Чиновники, исполнители этой казни, ни разу не подходили к преступникам и не осмотрели их, так что вместо виновных могли быть казнены другие, если бы того захотели монголы или требовали какие-либо обстоятельства. Я, между прочим, спросил их шутя: "Отчего они лично не осмотрели преступников, быть может, их подменили дорогой другими?" Чиновники ответили мне, что подлог невозможен, а смотреть их они боятся. Страх их был понятен, потому что распорядители были старшие секретари амбанского ямуня х, люди письменные и мирные.
Наш разговор был прерван вошедшим монгольским чиновником, который, преклонив колено пред жертвоприношением и маньчжурскими чиновниками, произнес: "Отрублены 23-м преступникам головы". В тот же момент два монгола, стоявшие по сторонам жертвоприношения, швырнули столики с яствами в блюдцах и горевшие свечи. Когда же все вышли из юрты, 10 солдат дали залп из ружей, что означало исполнение богдыханского веления.
Палачи, окончив свое дело, возвращались в палатку с обрызганными кровью лицами и руками; они разговаривали между собою шутливым тоном и смеялись. Я пошел к обезглавленным трупам, из которых ручьями струилась свежая кровь, и шел теплый пар; головы лежали на земле с совершенно побелевшими лицами и закрытыми глазами. Мне после рассказывали наши русские, которые ездили вместе со мной, что секиры и топоры палачей ступились после отсечения нескольких голов, и что потом не могли отрубить головы с двух и трех ударов, так что последние несчастные должны были вынести до 10 ударов.
Толкаясь между монголами и возвращаясь к саням своим, я спросил одного монгольского чиновника: "Отчего 23-м преступникам отрублены головы, а 24-го пощадили?" Он ответил мне, что у них есть иногда обыкновение прощать одному из преступников, поэтому одного увели к маньчжурским чиновникам просить прощения. Но, увы, ему не прощено и приказано отрубить голову. Несчастного снова повлекли к месту бойни. Он горько заливался слезами и умолял палачей не рубить ему головы. Но все было напрасно.
Его положили на телегу к двум обезглавленным трупам и привязали головою к колесу. Палач с каким-то ожесточением начал наносить удары топором по шее. Преступник, не издавая звука, только страшными конвульсиями давал знать о теплящейся еще искре жизни в его существе. Но прекратились и эти предсмертные движения, и с девятым ударом отлетела последняя, 24-я, голова. Этим окончилась казнь.
Монголы вдруг засуетились, стали развязывать трупы и разбрасывать их на все четыре стороны, а отрубленные головы запирать в клетки для отсылки на родину казненных. Через несколько минут я покинул это страшное и позорное зрелище. Любопытство мое было удовлетворено, но и оставило тяжелое, неизгладимое впечатление".
Естественно, что монголы считали китайцев врагами. Шишмарев, описывая монгольское общество конца XIX века, писал следующее: "Между самими монголами, именно между халхасцами и другими, существует некоторая разнородность, а между халхасцами и чахарами — антагонизм. Халха ставит себя во главе монгольских племен. Халхасцы последними подпали под владычество Китая (в 1691 г.). И если бы какие-либо случайности заставили Монголию искать единодушия, то Халха, бесспорно, будет во главе, много условий в пользу ее, а главное — пребывание в ней перерожденца Абиды Чжамцу Дамба хутукты, чтимого всеми монголами и калмыками. Монголы помнят свою историю, у них сохранилось воспоминание о вековой борьбе с китайцами за существование, им все-таки горько видеть свое порабощение. Горечь эта усиливается пренебрежением к ним китайских властей, тяготеющим над ними игом. Они хорошо знают значение слова китать (порабощенный, побежденный), название, данное ими же побежденному и порабощенному народу".
Такое — не забывается. Тем более что по вине китайских поборов жизнь в Монголии ухудшалась и ухудшалась. По словам того же Шишмарева, выглядело это (на его памяти) так:
"Вся Монголия, видимо, пришла в худшее экономическое положение, чем консульство нашло ее назад тому двадцать пять лет. Князья были богаты и тароваты, народ жил в довольстве, скотоводство процветало. Что же больше нужно монголу? Потребности их весьма скромны: обилие молока летом, верховая лошадь, теплая юрта зимою, лишний баран для стола, он счастлив. Благосостояние Монголии упало в прошедшие двенадцать лет с 1870 по 1882 год, когда на ее долю выпадали большие налоги, натуральные повинности по перевозке китайских солдат, провианта, оружия и прочего, когда тракт из Западного Китая в Средней Азии, возмутившиеся владения его через Сучжоу, Хами прекратили, и все движение совершалось через Монголию, а дунгане[85] делали набеги, грабили скот и разоряли все встречавшееся на пути.